Дунайские волны

Мой дед Вильгельм был призван в сорок четвертом году, но не успел попасть на фронт, как угодил в котел под Минском, после чего, промаршировав вместе с прочими немецкими военнопленными по улицам Москвы, отправился в один из лагерей, где провел семь лет. В плену, как многие другие немцы, он проникся любовью к России, а впоследствии собирал тарелки с русскими мотивами, записи русских народных песен, альбомы с фотографиями…

Эта любовь передалась и моему отцу, Вольфгангу Арнингу. На рубеже нового тысячелетия папа вдруг решил уехать в Россию. Они с мамой быстро нашли неплохо оплачиваемую работу в Европейской клинике в Москве, купили квартиру, и папа даже крестился в православие. Но их планам не суждено было сбыться. Когда мы с мамой уже переехали в Москву, чтобы успеть к началу учебного года, к нам пришла страшная весть – после одной из операций папа лег отдохнуть на кушетку в больнице и не проснулся. А потом ушли из жизни дед с бабкой, и с тех пор я в Гамбурге бывал очень редко.

Конечно, с Мольтке я историей моей семьи не делился. Кое-что из нашего прошлого, а их будущего, пришлось рассказать, причем его обрадовало, что Германия воссоединилась под эгидой Пруссии. Но он выказал недовольство тем фактом, что Германия и Россия станут в будущем врагами. «Или не станут, – сказал тогда я, – а потому надо сделать все, чтобы не стали». С чем он согласился. А вот про тактику и стратегию армий будущего я сказал, что мало знаком с подобными предметами, что, конечно, было не совсем так. Но вот ни к чему сообщать ему сведения, которые могут впоследствии быть использованы против нас. Зато про линию Мажино рассказал ему подробно. Мольтке задумался, а потом сказал мне:

– Не иначе как французы захотели перенаправить нас вокруг своей линии на северо-запад, где бы там нас встретили превосходящие силы.

Узнав, что его внучатый племянник, Гельмут Мольтке-младший, примерно так и поступил в четырнадцатом году, чем фактически проиграл войну, он изменился в лице и на какое-то время затих, а потом сказал:

– Понятно, господин капитан. Похоже, мне придется уговорить его заняться не военной карьерой, а чем-то другим.

И перевел разговор на литературу и музыку будущего. Кстати, он действительно оказался человеком разносторонне образованным и весьма неординарным.

Пока же мы перешли через пограничную линию, где нас уже поджидал почетный эскорт и офицер в богато украшенном золочеными позументами мундире – в отличие от его спутников, русобородый и широколицый. Он поклонился:

– Господин полковник, позвольте представиться, юзбаши[42] султанской гвардии, Мустафа Джелялэттин.

Я достаточно долго прожил в Гамбурге, дружил с детьми из самых разных семей и готов был поклясться, что акцент у Мустафы не турецкий, а польский. Нас с лейтенантом Штайнмюллером сей Джелялэттин не заметил, но Мольтке сразу сказал недовольным голосом:

– Господин юзбаши, позвольте вам представить капитана Арнинга и лейтенанта Штайнмюллера. Капитан Арнинг останется у вас после того, как я закончу инспекцию. Его задачей будет наблюдение над совершенствованием оборонительных рубежей с учетом моих замечаний.

– Но мы надеялись, что вы это сделаете лично…

– Господин юзбаши, тогда ваше командование должно было пригласить меня как минимум на месяц раньше.

– Но мы не могли это сделать, господин полковник, пограничные переходы вновь открыли только после вывода австрийских войск из Дунайских княжеств. И, позвольте заметить, господин капитан весьма молод. Сколько вам лет, господин капитан?

– Двадцать пять, – улыбнулся я (попал я в прошлое лейтенантом, капитана же мне дали перед новой присягой). – Но какое отношение это имеет к моим познаниям в области фортификации?

Мольтке строго посмотрел на Мустафу и отчеканил:

– Господин юзбаши, капитан Арнинг – блестящий военный инженер и хорошо знаком с самыми передовыми методами фортификации. Вам нужен возраст или специалист?

– А что за странный акцент у господина капитана? – похоже, наш польско-турецкий друг не хотел сдаваться.

– Гамбургский, – ответил я, – а чем, собственно, он вам не нравится?

– Ну, тогда можно, – задумчиво произнес мой визави, хотя выражение его лица все еще было недовольным. – Проходите в экипаж. Сегодня уже поздно, поэтому мы заночуем в гостинице. А завтра с раннего утра мы отправимся в Силистрию.

25 октября 1854 года.

Копенгаген, дворец Брокдорф в Амалиенборге

Король Дании Фредерик VII

– Ваше величество! Ваше величество! Проснитесь!

Испуганный голос лакея из-за двери сопровождался тревожной суетой в комнате для лакея. Король Дании Фредерик чуть потянулся, перевернулся на другой бок и снова засопел. Но тут он почувствовал, как кто-то ласково, но довольно сильно трясет его за плечо. Король с трудом приоткрыл глаза. Его супруга Луиза, увидев, что он проснулся, улыбнулась спросонку, поцеловала его в щеку, повернулась на другой бок и сладко засопела дальше. Ему же пришлось вставать – просто так короля будить бы не стали.