Дунайский лоцман; Кораблекрушение «Джонатана»: романы

И разве он не совершил чудовищную ошибку в своих умозаключениях, порицая всех вождей под тем предлогом, что они далеко не безупречны и что врожденное совершенство людей делает само существование вождей бесполезным? Властители, против которых он столь беспощадно восставал, разве не такие же люди, как и другие? Почему бы не подарить им привилегию быть не столь совершенными? Разве на основе их несовершенства нельзя будет сделать логический вывод о всеобщем несовершенстве и вследствие этого признать необходимость существования законов и тех людей, чья задача состоит в том, чтобы их применять?

Его знаменитая формула распалась, рассыпалась в прах. «Ни Бога, ни властелина» — так заявлял он когда-то, а сейчас был вынужден признать необходимость властелина. От второй части его принципа не осталось ничего, а разрушение ее сотрясло незыблемость первой. Конечно, речь шла не о том, чтобы заменить отрицание утверждением. Но, по крайней мере, он познал священное колебание ученого, остановившегося перед задачами, разрешение которых в настоящее время невозможно, застывшего на пороге непознаваемого и восставшего против самой сути науки, которая бездоказательно утверждает, что во Вселенной нет ничего, кроме материи, и что все подчинено ее законам? Он понимал, что в решении подобных проблем следует занять выжидательную позицию. Если каждый может дать личное толкование всемирному таинству в борьбе гипотез, то любое категоричное утверждение будет выглядеть чрезвычайно самоуверенным или окажется просто глупостью.

Самую замечательную находку сделали в домике Паттерсона и Лонга, переживших своего третьего компаньона — Блэкера. К ним зашли только для очистки совести — трудно было предположить, что в таком маленьком помещении может находиться сколько-нибудь значительный тайник. Но ирландец, со свойственной ему изворотливостью, выкопал под грубо сколоченным полом нечто вроде погреба.

В нем нашли столько продуктов, что хватило бы всей колонии на неделю. Кау-джер, вспомнив о Блэкере, ужаснулся. Какое же черствое сердце было у Паттерсона, если он мог допустить, чтобы его товарищ умер от голода при наличии такого изобилия!

Однако этот спекулянт отнюдь не выглядел виноватым. Наоборот, он вел себя вызывающе и энергично протестовал против «грабежа». Напрасно ему терпеливо доказывали необходимость жертвовать личным ради общественного — Паттерсон ничего не хотел слушать. Угроза применить силу также не возымела действия — его не удалось запугать, как Дорика. Что значила для ирландца стража нового правителя? Скряга стал бы защищать свое добро против целой армии!

Ведь все это принадлежало ему. Все эти продукты, накопленные ценой бесконечных лишений, были его собственностью. Ради личных, а отнюдь не ради общественных интересов он обрекал себя на недоедание. Коли уж возникла необходимость изъять у него продукты, пусть ему оплатят их стоимость!

Раньше такие доводы вызвали бы у Кау-джера смех. Но теперь он спокойно выслушал Паттерсона и заверил его, что в данном случае нет никакого грабежа и все изъятое у него будет оплачено по надлежащей цене.

Скряга тотчас же перешел от протеста к жалобам: «На острове так трудно с продовольствием! Такие высокие цены! За каждую мелочь приходится платить втридорога!…» Пришлось долго торговаться, зато, когда они договорились о сумме предстоящей оплаты, Паттерсон сам помог перенести продукты.

Наконец, часам к шести вечера, все найденные припасы были сложены на площади, образовав целую гору. Оценив на глаз и мысленно добавив к ней запасы из Нового поселка, Кау-джер рассчитал, что при строгой экономии продуктов должно хватить примерно на два месяца.

В тот же вечер приступили к раздаче продовольствия. Эмигранты подходили по очереди и получали паек для себя и для семьи. Они удивленно таращили глаза при виде такого изобилия, ибо еще накануне полагали, что находятся на пороге голодной смерти. Все происходившее казалось чудом, и сотворил это чудо Кау-джер.

А тот, покончив с раздачей, вернулся в сопровождении Гарри Родса в Новый поселок к Хальгу. С радостью убедились они, что состояние больного, возле которого непрерывно дежурили Туллия и Грациэлла, продолжает улучшаться.

Успокоенный правитель приступил к осуществлению плана, намеченного им во время последней долгой бессонной ночи. Обратившись к Гарри Родсу, он сказал:

— Мне надо серьезно поговорить с вами. Прошу вас следовать за мной.

Строгое, чуть ли не страдальческое выражение лица товарища поразило Гарри Родса, и он молча повиновался. Они вошли в комнату, тщательно заперев за собой двери.

Через час друзья вышли. У Кау-джера был обычный невозмутимый вид, а Гарри Родс, казалось, преобразился от радости. Он позволил проводить себя до порога и, прежде чем пожать протянутую на прощание руку, низко поклонился и сказал:

— Можете положиться на меня!

— Полагаюсь,— ответил хозяин, провожая взглядом своего товарища, исчезавшего в ночи.