Дурак

— …А он с бодунища вышел в коридор. Флэт — то коммунальный. Башка кружанулась… и пизданулся он — виском в батарею. И все, е-хайды… «Я сижу в сортире и читаю ролинстон». Вот так, блять, рок, бля, нахуй…

А у Бодлера, слышь:

«Игра, где человек охотится за тенью,

За призраком ладьи на призрачной воде».

Вот так, бля, нах.

Мандарины-то абхазские — самые вкусные, толстокожие, из Нового Афона, из Эшера… А туда, к Аджарии — мелочь, кислая… ту, что детишки на рождество жрут…

Вот так, бля, нах.

Вихляя нашли в сушилке, сине-серого, в заскорузлой блевотине. Два месяца гитарист собирал эонактин, складывал в пакетик, пакетик сворачивал трубкой и прятал в заднице — от еженедельных шмонов. Потом проглотил все сразу.

Вячеслав посвятил ему свое первое, впрочем, и единственное стихотворение.

Сдохли: Советский Союз, Сахаров и Курт Кобейн.

Через шесть лет интенсивной стерилизации сознания карательная медицина пришла к выводу, что пациент Михайлов обезврежен и больше не представляет опасности для мирножующего социума.

«Направляется на профилактическое содержание в дом инвалидов г. Шатуры.

Подпись: Каганович»

Вячеславу 30 лет.

9

Стихотворение Михайлова

Так не бывает ни неба, ни звезд.

Там Коломбина с испитым лицом

В рай принимает.

Очковые псы

Книги читают.

Шагают часы:

Раз-два, раз-два, раз…

Кто-то на месте остался из нас.

Там.

Кто-то навечно вмонтирован в пол

Ножкой кровати — еще одна жизнь

Так начинается.

Гроб у двери…

Не для тебя ли — пойди, загляни.

Если подходит — ложись.

Там.

Там.

Там замыкается диапазон

Двух полушарий в одной голове.

Через Атлантику ходит Ясон,

Слева, в больничном сортире — Гудзон,

Справа — немытая Тверь.

Дверь в никуда,

Беспричина начал.

Там Коломбина кукует в окно,

Там холодина… в ней мальчик кричал:

Все ваши добрые сказки — говно!

Там.

Там.

Там.

10

Ясность. Абсолютная, окончательная ясность. Ему тридцать четыре года. Он пережил Христа.

Его последний друг, настоящий, преданный, мудрый, косматый, насмешливый, его последний друг — тополь на Никитском бульваре.

Третья скамейка от перекрестка.

Теперь тополь прекрасен, как погибший жених, в увядающем коричневом, расчертив вершиной увядающие небеса, теперь тополь прекрасен и грустен.

Истина — в грусти.

Дерево — оно. Ни мужчина, ни женщина. Бог.

Славик Чумазый, Славик — дурачок, Славка — рвань, Слава Даун или просто Дурак — так прозвали его местные жители, скряги, твари, гниды, жабы, суки, бляди, гады, люди — тот самый Славик натаскал под тополь земли с могилы матери, сходил пешком в Санкт-Ленинград (кое-где подвозили) и принес немного пыли с места захоронения Златы.

Тополь разрыдался и погладил Славика опавшей листвой.

Теперь он не отходил от тополя ни на миг, только оправлялся по ночам в мусорный контейнер, стоящий за газетными стендами. Поначалу дворники били его за это, но смирились и даже швыряли ему остатки шаурмы и недопитые бутыли пепси-колы, выуженные из бульварных мусорниц.

Славик благодарил их: «Спасибо, мрази!»

Спал в снегу, спал в лужах, спал под солнцем. На самом деле не спал никогда — сон перестал быть необходимостью.

Суки, бляди, гады, люди приносили ему хлеб и, однажды, сладкий горячий кофе в прямоугольном пакете из под молока.

Иногда из приоткрытых окон притормозивших на перекрестке автомобилей к Славику летели скатанные в шарики деньги. Чумазый Славик распрямлял купюры и, прокалывая ветвями, вешал их на дерево. Тополь смеялся:

— Я не елка, меня этим не украсишь!

Славик вспомнил, как уродливо выглядит срубленная, то есть убитая, и нарядно, и чудовищно украшенная, увешанная дикими склянками, осыпающаяся рождественская ель.

Но тополь просто шутил. Славик любил шершавый тополиный голос.

— Я человечек просто. А человечики все хотят украсить на свой лад.

— Небо украшают звезды, землю украшает жизнь.

— Человечики глазеют на звезды… глаза наши созданы, чтоб в них отражались звезды. Так звезды становятся прекрасными — через человечиков глаза. А я давно не видел звезд…

— Ты умный человечек.

— Скажи, тополь, как твое настоящее имя?

— У нас нет имен. Мы ждем их от людей.

— Глупые человечики… собакам, которые живут с ними лет по десять — пятнадцать, они дают имена. А деревьям, что переживут и их самих, и собак их, и детей их, они никак не называют… хочешь, я буду обращаться к тебе по имени.

— Ты знаешь его?

— Конечно. Твое имя — Лер.

11

Пахнет ванилью — от девушек на крайней скамейке. Харлова и …. И табаком — ветер принес. Бекетов. Снова Ванилью. Рэйни. Чуть-чуть бензина. Петровский. Ветер. Чалый. Ваниль. Прошлое — просто запах, просто привкус. Табак с ванилью.

Редкое, глубокое индиго вечернего московского неба.

Дерево и человек.

Человечек и тополь.

Лер и Славик.