Дурак умер, да здравствует дурак !

- Разумеется, нет. До изобретения пороха тогда было еще очень далеко.

А я стараюсь сохранить историческую правду, поэтому у римлян есть только самолеты.

- Но раз у них есть самолеты, значит, есть и двигатель внутреннего сгорания, - заспорил я. - И бензин. И очищенные масла. Но в этом случае они просто не могли не иметь всего остального - всего того, что мы имеем сегодня: автомобилей, лифтов, бомб. Возможно, даже атомных.

- Да не волнуйтесь вы так, - с самоуверенной ухмылкой ответил Уилкинс и снова похлопал по рукописи. - Все здесь. Все разложено по полочкам.

- А издатель у вас есть? - спросил я.

- Издатель! - выплюнул Уилкинс, разом побагровев от ярости и сжав кулаки. - Слепцы! Все до единого! Либо норовят спереть твой труд, либо не желают замечать даровитого автора. Даровитого, именно даровитого. Где им разглядеть дарование. Цепляются за опробированное и затасканное, а больше ничего знать не хотят. Когда приносишь им настоящий свежак, что-то новое, незаезженное, что-то действительно захватывающее, они знать не знают, как им быть.

- Значит, вашу рукопись все время отвергают?

- Ходил я к одному парню, - немного успокоившись, продолжал Уилкинс.

- Обещал издать. На паях, кажется. Так это называется. Я оплачиваю издержки, типографию, все такое, а он издает и рассылает по книготорговцам.

Мне и невдомек, что там такая механика, но вот поди ж ты. Парень говорит, это в порядке вещей. Показал мне груду книг, изданных таким манером.

Некоторые на вид очень даже ничего, хорошая работа: веселенькие обложки, белая бумага, буквы красивые. Но я никогда не слыхал их названий, и это настораживает. Конечно, какой из меня книгочей? Не ахти какой, читаю почти исключительно по своей теме. Вот вы - другое дело. Наверняка вы о них наслышаны. Во всяком случае, о некоторых.

- Я тоже мало читаю, - признался я. - Почти не знаю современных авторов. Мой круг чтения - главным образом научные труды.

- Точь-в-точь как у меня, - радостно сказал Уилкинс. - Мы с вами родственные души. - Он улыбнулся сначала мне, потом - своей рукописи. Завершил, наконец.

- Это хорошо, - похвалил я его.

- Парень говорит, так начинали все, у кого теперь громкие имена, продолжал Уилкинс, устремив взор в пространство. - Издавали свои произведения на паях с такими, как он. Лоуренс, Джеймс Джойс и другие маститые, так он сказал.

- Это возможно, - согласился я. - Увы, я не очень хороший знаток истории литературы.

- Разумеется, это обойдется в тысчонку-другую, - продолжал Уилкинс.

- А потом еще придется вкладывать в рекламу. Без нее в нашем мире - ни тпру ни ну, уж вы мне поверьте. У меня есть задумки, как раскрутить эту книжку. Издать рекламные экземпляры - такие, чтобы глаза на лоб полезли, прописать в "Нью-Йорк-таймс", во всех газетах страны. Пусть читающая Америка узнает...

- Вас послушать, так это немалые расходы, - ответил я, ощутив легкую дрожь, сопутствующую зарождению дурных предчувствий.

- Чтобы сделать деньги, надо потратиться. Но подумайте о прибыли, запел певец мировой скорби. - Для начала - книжные ярмарки. Издания за рубежом. Экранизации. По моей книге наверняка можно сделать кино. У меня тут наброски по подбору актеров. Юлий Цезарь в молодые годы - Джек Леммон.

Барбара Николз... кажется, он где-то здесь... - Уилкинс принялся копаться в стопках, но без особого успеха. Наконец он бросил это дело и сказал:

- Ага!

Вот и обложка. Черновая заготовка.

Он протянул мне лист с каким-то рисунком, выполненным все в той же технике - темно-синими чернилами. По верху страницы в две строки шел заголовок, начертанный дрожащей рукой и отдаленно смахивающий на эмблему из мультяшки про Сверхчеловека: "VENI, VIDI, VICI БЛАГОДАРЯ ВОЗДУШНОЙ МОЩИ".

- Разумеется, это лишь грубый набросок, - без всякой нужды сообщил мне Уилкинс. - Я не живописец. Придется нанимать кого-нибудь, чтобы сделал все как следует.

Похоже, он все-таки умел оценивать свои возможности. Во всяком случае, Уилкинс был прав, когда не стал причислять себя к живописцам. Уж как я ни силился, а все-таки не сумел разобрать, что именно изображено на рисунке. Он состоял из бесконечно большого числа линий, прямых и изогнутых, коротких и длинных, зачастую пересекавшихся, но я понятия не имел, что они обозначают.

Может, хлипкий самолетик-биплан, который несется над холмами Галлии? Сказать что-либо определенное не было никакой возможности. Я едва не перевернул листок вверх тормашками в надежде увидеть что-нибудь более вразумительное, но вовремя спохватился, потому что такой переворот дела всей жизни наверняка оскорбил бы Уилкинса. Он бы подумал, что я поступил так нарочно, чтобы высмеять его как рисовальщика.

Я сказал:

- Кажется, я не в состоя... это не...

- Цезарь на военном совете, - пояснил Уилкинс. - Император и члены его штаба возле одного из самолетов. - Он по-прежнему стоял на коленях над чемоданом, но теперь повернулся ко мне и принялся тыкать пальцем в завитки на листе, одновременно давая пояснения:

- Вот самолет. А вот Юлий. И один из верных ему готских воевод.

Мне оставалось лишь кивать и отвечать: "Да, да, очень красиво", что я и делал.