Вы можете судить меня. Вы можете понять меня. Но я так не ответил. Я бросился собирать деньги. По разным местам. Когда набралось десять тысяч, я их стал пересчитывать и подумал: сбил ли сын человека или бандиты заставляют его под ножом или стволом говорить все эти слова, но сын – в опасности? И его надо выручать. Была мысль позвонить друзьям, в милицию, но у меня было всего полтора часа, мне дали всего полтора часа – ни милиция, ни друзья ничего бы не успели сделать. Успеть мог только я. Я сел в машину и помчался туда, где мне назначил встречу следователь Александр Николаевич. Рядом с которым в машине сидел мой сын.
Я опускаю много подробностей – как я звонил сыну, а он был «вне зоны действия», как мне звонил следователь, пока я мчался к нему, как он еще дважды давал трубку сыну, как назначали мне место встречи – то одно, то другое, как потом заставили бросить машину и идти пешком, в безлюдное место, – все это я рассказал следователям – настоящим.
Оказавшись на месте, я позвонил Александру Николаевичу в последний раз. И сказал твердо, что пятнадцать тысяч я собрать не смог, у меня только десять, что я не коммерсант, а всего-навсего журналист и каждую сотню баксов знаю «в лицо». И что пока я не увижу сына и его самого, следователя, деньги я не отдам.
Но тут я увидел совсем рядом, в двух метрах, одного напружинившегося человека, чуть дальше – второго, увидел и машину неподалеку, в которой сидели люди. И понял, что сейчас рискую не только жизнью сына, но и своей – деньги у меня просто отберут. Ударят чем-нибудь по голове. А может, и убьют. Лишь бы отпустили сына. И я вложил толстый, тяжелый конверт с десятью тысячами долларов в руки того, кто стоял ко мне ближе всех. После того как он приблизился и сказал:
– Я – от Александра Николаевича.
Вернувшись в машину, я позвонил сыну опять. И услышал его шепот:
– Папа, я не могу громко говорить – я на лекции, в институте...
А теперь читайте внимательно – я буду говорить о ключевых моментах, которые вам, не дай бог, могут пригодиться.