Дураки и умники

Поминки устроили в типографской столовой. Сидели тесно друг к другу, потому что народу оказалось больше, чем рассчитывали, и то поместились не все, некоторые стояли во дворе, курили и ждали своей очереди. На поминках не полагается рассиживаться — выпил три рюмки, съел борщ, второе, закусил сладким пирожком с теплым компотом — вставай, уступай место следующему. Кто-то быстро ел и вставал, но другие сидели и вставать не думали, хотелось поговорить, пообщаться, пошли тосты — не тосты, конечно, а опять же поминальные речи, но уже с рюмкой в руках, с грустным наклоном головы, некоторые — со слезами в голосе. Говорили, что с Мастодонтом ушла старая журналистика, какой уже больше никогда не будет, благодарили его, уже никого и ничего не слышавшего, за науку, за помощь, за все. «А знаете, — сказал Валера Бугаев, — я его боялся. Честное слово. Я боялся, что он найдет у меня ошибку грамматическую, и сам в словаре проверял некоторые слова прежде, чем ему материал сдать».

Рядом с Соней за столом оказался почему-то Зудин. Он приехал на кладбище в последний момент, когда могилу уже засыпали, но успел кинуть и свою горсть земли и положить букет великолепных гвоздик, на который все обратили внимание, а соседка, единственная, кто поехал на кладбище из дома, где жил Мастодонт, сказала: «Вы ножки-то им обломайте, а то унесут, не успеем отъехать, как унесут!», на что Зудин только великодушно махнул рукой. В стороне, у лесополосы, его ждал «Мерседес», там стояли, облокотившись на дверцы, два дюжих парня, видимо, охранники, вся эта картинка, конечно, не ускользнула от глаз приехавших в типографском автобусе, они с неприязнью посматривали то на Зудина, то на «Мерседес» с охранниками, перешептывались: «Видал? Ему-то чего здесь надо…» Но было понятно чего. Сейчас каждое мероприятие использовалось кандидатами в губернаторы в предвыборных целях, вот и Зудин, узнав о смерти Мастодонта и сообразив, что там соберутся журналисты из самых разных изданий, решил, что надо ехать, побыть, показать, что он не отрывается от бывших коллег, что ничто человеческое ему не чуждо. Он даже короткую речь приготовил, что-то в том смысле, что власть в большом долгу перед журналистами, особенно старшим, уходящим поколением и что лично он, Евгений Зудин, если станет губернатором области, сделает все, чтобы… и т. д. Но он опоздал, и речь не пригодилась.

На поминки в типографию Зудин поехал вместе со всеми в автобусе, демонстрируя свою демократичность, охранники сунулись было за ним, но, заметив насмешливые взгляды, он велел им ехать следом и ждать у арки Газетного дома.

— Ну что, — сказала Соня, не поворачивая головы, — реализуешь свой план? Что-то шумновато очень, смотри не перестарайся.

— Нет, в самый раз, — отозвался Зудин, довольный тем, что его кампания не проходит незамеченной, вот даже Соня не может скрыть удивления, а возможно, и завидует. Теперь он, Зудин — самый известный и популярный журналист в области, а скоро его будет знать вся страна. Еще чуть-чуть дожать — и победа, можно считать, у него в кармане.

За столом тем временем говорили уже кто о чем, рассказывали анекдоты про новых русских и даже смеялись.

— А вот заметьте, — сказал директор издательства Марчук. — Во всех этих анекдотах новый русский всегда на шестисотом «Мерседесе», а старый русский, значит, — на «Запорожце». Но при этом симпатии всегда на стороне этого чудака в «Запорожце» — он и умнее, и находчивее, а крутой в «Мерседесе» по анекдоту всегда выходит полный дебил. Это о чем говорит? О том, что народ крутых не полюбил, нет, не полюбил! — говоря это, он посматривал на Зудина, но тот сделал вид, что не слышит.

Подсел Сева Фрязин, поцеловал Соню в щеку и сказал, что страшно рад ее видеть и хочет немедленно с ней выпить. Соня заулыбалась, сразу перестала быть подчеркнуто строгой, не то, что с Зудиным, окончательно от него отвернулась и стала тихонько о чем-то говорить с Севой.

— Ну как ты? — спрашивала Соня, заботливо его разглядывая. — Не пишешь?

— А что писать, зачем? Ради чего?

— Хотя бы для себя.

— А д ля себя — тем более. Не мо-гу! Понимаешь? И не хочу.

— Очень даже понимаю, — вздохнула Соня. — Помнишь, как Мастодонт говорил: можешь не писать — не пиши.

— Старик знал, что говорил. Царство ему небесное, — сказал Сева и в очередной раз хлебнул из граненого стакана.

За столом тем временем Коля Подорожный сцепился с Борзыкиным.

— А я тебе говорю, что вы не имеете права отмечать юбилей, потому что вы — это уже не «Советский Юг», а совсем другое издание!

— Мы правопреемники! — возражал подвыпивший Борзыкин, набычившись.

— А читателю по х…, что вы правопреемники! Не надо было название менять!

— Ты знаешь, сколько раз «Правда» меняла названия?

— То «Правда»! Она по другим причинам меняла. А ты без единого выстрела в штаны наложил, побежал сдаваться, и кому — Рябоконю! Ну и где теперь твой Рябоконь, которому ты в любви и верности клялся на первой странице? Вот подожди, скоро наши придут…