Дураки умирают

Муниципальные дома строились с учетом правил пожарной безопасности, поэтому выгорела только одна квартира, а система вентиляции быстро справилась с дымом. Врачи сказали, что маленькая девочка выживет, хотя ожоги достаточно серьезные. Мать уже отправили в больницу.

Неделей позже, в субботу, Вэлли увезла детей к своему отцу, чтобы я мог спокойно поработать над романом. И работа пошла очень споро, когда в дверь постучали. Очень осторожно — я едва услышал этот стук, работая за кухонным столом.

Открыв дверь, я увидел невысокого худощавого негра со светло-шоколадной кожей, с тоненькой полоской усов над верхней губой, прямыми волосами. Он пробормотал свою фамилию, я ее не разобрал, но кивнул.

— Я хочу поблагодарить вас и вашу жену за то, что вы сделали для моей девочки. — Тут я понял, что передо мной отец семейства, проживавшего в сгоревшей квартире.

Я спросил, не войдет ли он, чтобы пропустить стаканчик. Я видел, что он чуть не плачет, стыдясь того, что ему приходится благодарить меня и жену. Я сказал ему, что жены нет дома, но я все ей передам, когда она вернется. Он переступил порог, показывая тем самым, что не хочет оскорбить меня, отказавшись войти в мой дом, но от выпивки отказался.

Я, конечно, старался не выказывать своих чувств, но, должно быть, он понял, что я его ненавижу. Я ненавидел его с той ночи, когда случился пожар. Он относился к тем черным, которые бросают жен и детей, чтобы те получали пособие, а сами живут в свое удовольствие. Я прочитал достаточно много литературы о неполных негритянских семьях Нью-Йорка. И о том, как общество буквально заставляло этих мужчин бросать семью. Разумом я их понимал, эмоционально — не мог простить. С какой стати они должны жить, как им того хочется? Я вот такого позволить себе не мог.

Но тут я увидел слезы, струящиеся по светло-шоколадным щекам. Заметил длинные ресницы над добрыми карими глазами. Услышал слова:

— Моя маленькая девочка умерла этим утром. Умерла в больнице. — У него подогнулись колени, но я подхватил его. — Вроде бы ей стало лучше, ожоги оказались не такими серьезными, но она все равно умерла. Я приходил к ней в больницу, и все с укором смотрели на меня. Вы видите? Это ее отец? Где он был? Что делал? Они словно винили меня. Понимаете?

Вэлли держала в доме бутылку ржаного виски для отца и братьев, которые иногда заглядывали к нам. Ни я, ни Вэлли обычно не пили, и я не знал, где она хранила бутылку.

— Подождите, — сказал я плачущему негру. — Вам надо выпить.

Бутылку я нашел в буфете на кухне, взял два стакана. Мы выпили чистого виски, и я заметил, что негру полегчало, он смог взять себя в руки.

Глядя на него, я понял, что он пришел не для того, чтобы поблагодарить нас за помощь дочери. Он пришел, чтобы поделиться своим горем и виной. Поэтому я слушал и надеялся, что он не видит осуждения на моем лице.

Его стакан опустел, и я вновь плеснул ему виски. Он тяжело плюхнулся на диван.

— Знаете, я не хотел оставлять жену и детей. Но она была такая красивая, такая сильная. Я много работал. На двух работах, копил деньги. Я хотел купить нам дом и воспитывать моих детей. Она же хотела развлекаться. Она очень сильная, и мне пришлось уйти. Я пытался чаще видеться с детьми, но она мне не разрешала. Если я давал ей деньги, она тратила их на себя, а не на детей. И со временем, вы понимаете, мы расходились все больше и больше. Я нашел женщину, которая разделяла мои взгляды на жизнь, я стал незнакомцем для собственных детей. А теперь все винят меня в гибели моей маленькой девочки. Словно я один из тех безответственных мужчин, которые бросают свои семьи, чтобы жить, как им заблагорассудится.

— Ваша жена оставляла их одних, — напомнил я.

Мужчина вздохнул.

— Не могу ее винить. Она бы сошла с ума, если бы каждый вечер оставалась в квартире. А денег на няню у нее не было. Я мог бы жить с ней или мог убить ее — одно из двух.

Я ничего не ответил. Смотрел на него, он — на меня. И тут я понял, что я единственный, перед кем он может показать свой стыд. Потому что я ему никто, а Вэлли сбила пламя, охватившее его девочку.

— Она едва не покончила с собой в ту ночь, — нарушил я молчание.

Слезы вновь хлынули из его глаз.

— Она же любит своих детей. Ей просто приходилось оставлять их одних. Но она их очень любит. И никогда не простит себе смерть дочери, вот чего я очень боюсь. Теперь эта женщина сопьется, и я не знаю, что я могу для нее сделать.

Я тоже не знал. И думал о том, что день безнадежно потерян для работы. Но предложил ему что-нибудь съесть. Он допил виски, поднялся. Когда он благодарил меня и мою жену за усилия по спасению дочери, на его лице вновь проступили стыд и унижение. С тем он и отбыл.