Дураки умирают

Я вышел из дома, проехал мимо школы сына. На школьной площадке, отделенной от дороги сетчатым забором, выпускная церемония шла полным ходом. Я нажал на педаль тормоза, вышел из машины.

Мальчики и девочки, аккуратно одетые, стояли стройными рядами, с гордостью ожидая торжественного момента перехода на новую ступень лестницы, ведущей во взрослую жизнь.

Для родителей соорудили трибуны. На большой деревянной платформе стояли большие люди, директор школы, конгрессмен от нашего округа, какой-то старичок в форме Американского легиона двадцатых годов. Над платформой реял американский флаг. Я услышал, как директор говорит о том, что у него нет возможности вручить дипломы каждому ученику, но, когда он будет объявлять класс, все его ученики должны повернуться лицом к трибуне.

Я постоял еще несколько минут. Ряд за рядом чистеньких, аккуратненьких мальчиков и девочек поворачивался к трибунам, на которых сидели их матери, отцы, родственники, приветствовавшие их аплодисментами. Лица учеников светились счастьем и гордостью. Они чувствовали себя героями. Их хвалили известные люди, им хлопали родители. А ведь некоторые из них так и не научились читать. Никто из них не подготовился к встрече с трудностями, которые ждали их в мире взрослых. Я порадовался тому, что не вижу лица моего сына. Сел за руль и поехал на встречу с Большим жюри.

Поставил автомобиль на стоянку у здания Федерального суда, прошел в огромный, вымощенный мраморными плитами холл, поднялся на лифте к залу заседаний Большого жюри, вышел из кабины. И в изумлении увидел добрую сотню молодых парней из наших подразделений Армейского резерва, сидевших на скамьях вдоль стен коридора. Кто-то мне кивал, с кем-то я здоровался за руку. Мы даже шутили насчет происходящего. Я увидел Фрэнка Элкоре. В одиночестве он стоял у большого окна. Я подошел, протянул ему руку. Держался он спокойно, но в лице чувствовалось внутреннее напряжение.

— Бред какой-то, не так ли? — Он пожал мне руку.

— Да, — согласился я.

В военной форме пришел один лишь Фрэнк. Со всеми орденскими ленточками и нашивками. Выглядел он бравым служакой. Я понял, на что он делал ставку: Большое жюри откажется признавать виновным патриота, защищавшего Родину от врагов.

— Господи! — выдохнул Фрэнк. — Они привезли из Форта Ли двести человек. И все потому, что некоторые из этих мерзавцев подняли вой, когда их призвали в армию.

Надо сказать, увиденное произвело на меня впечатление. В принципе, наши проделки не тянули на серьезное преступление. Да, мы брали деньги за то, что облегчали некоторым жизнь. Конечно, нарушали какие-то законы, но не делали ничего плохого. А теперь государство тратило тысячи долларов на то, чтобы посадить нас в тюрьму. Я считал, что это несправедливо. Мы никого не застрелили, не ограбили банк, не растратили чужие деньги, не подделывали чеки, не скупали краденое, никого не изнасиловали, даже не продали русским никаких государственных секретов. Так с чего такая суета? Я рассмеялся. По какой-то причине настроение у меня разом улучшилось.

— Чего ты смеешься? — в недоумении спросил Фрэнк. — Дело-то серьезное.

Вокруг находились люди, некоторые могли слышать наш разговор.

— А чего нам волноваться? — весело спросил я Фрэнка. — Мы ни в чем не виноваты и знаем, что вся эта история высосана из пальца. Так пошли они все на хер.

Он улыбнулся, поняв, чего я добиваюсь.

— Это точно. Но я бы с удовольствием пристрелил некоторых из этих засранцев.

— Вот этого не говори даже в шутку. — Я подозрительно огляделся. Тут могли стоять «жучки». — Ты же знаешь, что никогда этого не сделаешь.

— Да, конечно, — с неохотой признал Фрэнк. — Можно подумать, эти парни гордятся тем, что служат родине. Я вот не жалуюсь, хотя прошел войну.

Тут мы услышали, как судебный пристав, появившись из дверей с выложенной над ними надписью из черного мрамора «ЗАЛ ЗАСЕДАНИЙ БОЛЬШОГО ЖЮРИ», выкликнул фамилию Фрэнка. А ему навстречу из тех же дверей вышел Пол Хемзи. Я направился к нему.

— Привет, Пол, как поживаешь?

Я протянул руку, и он ее пожал.

Чувствовалось, что ему как-то не по себе, но вины в его взгляде не читалось.

— Как отец?

— Нормально. — Пол замялся. — Я знаю, что не должен говорить с вами о моих показаниях. Вы знаете, что мне это запрещено. Но мой отец просил передать вам, что вы можете ни о чем не волноваться.