Дураки

Юрка Хащ на Коляды прибыл в образе ряженого: нос красный, сам лохматый, как медведь, еще и косолапит, правда, уже без костылей. Ему тоже за Батьку вломили, чтобы знал, как снимать про Всенародноизбранного и Всенароднолюбимого обличительное кино. «Про что снял, за то и получил».

Считай, десяток лет они с Дудинскасом толком не виделись. С той поры, как вместе делали фильм про первый исторический мордобой у Восточного кладбища. Теперь свиделись — сценарист, снова нищий, в долгах, и нищий режиссер. С того Хащ и начал, на чем остановились:

— Старик, хорошо, что ты бабки все-таки заработал. Представляешь, какой мы про это отгрохаем фильм! Только теперь директором буду я.

— Про это ты уже снял. Кажется, называется «Зона»?

(В «Артефакте» недавно устроили просмотр последнего фильма Юрия Хаща о людях, украдкой живущих на зараженной радиацией территории. У него там бомж Володька Кондаков, старожил Зоны. Хащ из-за кадра его спрашивает: «А что, милиция на тебя не наезжает?» «Наезжает, — говорит, — иногда схватят, заберут. Но я же ничего плохого тут не делаю. Просто живу. Да и возиться им со мной не хочется. Я же зараженный. По голове дубинкой постучат и отпускают. А я и возвращаюсь звериными тропами».

После просмотра минут двадцать сидели ошеломленные.

— Зачем вытаскивать из Зоны людей, которым хочется там жить? — сказал Дудинскас. — Их в наручники, их дубинками, а они назад — звериными тропами...

— Это про нас, — согласился Станков.)

— Про Зону я тоже снял. — сказал Хащ. — Только называется наоборот — «Оазис»... Помнишь, там молодой директор радиационного заповедника, намудохавшись в городе с начальниками, возвращается в Зону, как в оазис, и чешет километров сорок — чтобы успокоиться...

в тюрьме, как на свободе

Приехал профессор Юрий Ходыкин. Точнее, его Дудинскас сам привез, захватив по дороге. Тощий, осунувшийся, на краю сиденья присел воробышком: считай, пятнадцать кило живого веса сбросил во время тюремной голодовки. А в тюрьме оказался, как он выразился, «из-за интеграционных процессов». Что-то очередное Всенародноизбранный подписал об объединении с Россией, молодежь тут же — на митинг протеста. Естественно, двинулись, куда не положено, навстречу — омоновцы с дубинками. Пока не полетели камни, он пошел упрашивать командиров, чтобы не горячились — вот и загремел под уголовную статью как «организатор беспорядков»...

По дороге разговорились о том же: все беззащитны, любого могут прихлопнуть — в этом отечестве, где каждый чего-нибудь нарушитель. Ходыкин — о политике, Дудинскас — о своем:

— Я ведь тоже каждый день под статьей. За последних четыре года ни шагу, чтобы законно, я не совершил...

Все, мол, здесь воры, при таких законах, каждый профессор — тоже.

— Ну, не совсем каждый... — смущенно возразил Ходыкин.

— Я не образно выражаюсь, — сказал Дудинскас, — а вполне конкретно... Вот ты кому-то не понравишься, придет к тебе налоговый инспектор и попросит продекларировать домашнее имущество. Ничего ценного у тебя нет, разве что две картины. Даже очень ими дорожа, заявить ты их сможешь лишь по тридцать долларов за штуку. Но инспектор пригласит комиссию, которая оценит их в полторы тысячи каждую, потому что картины и впрямь хороши... Придется заплатить штраф, после чего тебя попросят снова продекларировать картины. Если ты вторично заявишь их по такой же цене, то их изымут, а заодно и все остальное имущество. Именно так прописано в одном из Батькиных указов... Оценить картины по полторы тысячи долларов ты не можешь, так как возникнет вопрос, где ты взял эти полторы тысячи. Если ты скажешь, что картины тебе подарил друг, они поедут к другу и спросят его, где он берет деньги, чтобы делать такие подарки, даже если он сам их нарисовал...

Ходыкин, профессор, слушал внимательно, выслушав, долго смотрел на серый пейзаж за стеклом. Два пацана — на обочине с портфелями; мужики — прилаживают колесо к телеге с соломой; трактор — уткнулся носом в канаву и застыл; сарай — светилась дырявая насквозь крыша...

— Картин у меня нет, но две вполне подходящие иконы, пожалуй, найдутся...

—  Все воры, — сказал Дудинскас. — Даже если у тебя нет икон, даже если ты сидишь в тюрьме и ешь жареную кильку. Килька эта порченая, но она из России и пошлину за ее ввоз не платили...

Здесь он перегибал. Питаться килькой, как и всем остальным, профессор Юрий Ходыкин в тюрьме отказался.

— Политик должен заниматься политикой, а не сидеть в тюрьме, — Дудинскас процитировал Симона Позднего.

Ему не давала покоя история лидера Народного фронта, уехавшего в Америку. Многие сочли это изменой. Взбередил народ, взбаламутил, а сам сделал всем ручкой. Теперь пишет гневные статьи, факсует директивы, а на съезд Народного фронта прислал видеокассету со своим выступлением...

— Может быть, Симон поступил и разумно... — Ходыкин и здесь проявлял толерантность. Непонятно, как при таком характере можно столько лет сражаться с властями. — Правда, осознавать это начинаешь, только оказавшись за решеткой...