Дураки

«Решительно осуществлять приватизацию госпредприятий... Это невероятно сложная задача, причем не только экономическая, а скорее даже психологическая, требующая коренной ломки сознания каждого: и рабочего, и специалиста, и министра. Каждого, кому предстоит стать человеком нового качества: хозяином дела...»

Вот и написалось. Но Виктор Евгеньевич не рассчитал своих сил. Стремясь уложиться в сроки, пыхтел без передыху, выжимал не по три, а по пять-шесть страниц в день. И в конце концов пережал, сломался, зашел в тупик.

Как-то подправил, подсократил, вычистил — получилось восемнадцать страниц. А дальше — хоть застрелись. Ни сил, ни времени на концовку не оставалось.

Тут позвонил Капуста:

«Вези. Будем смотреть, что получается».

«Еще два дня», — взмолился Дудинскас, но нетвердо. Никакой уверенности, что за эти два дня он сможет завершить работу, у него не было. Правда, написанное Надежда Петровна уже перепечатала набело...

Капуста сразу почувствовал слабинку:

«Вези, что есть. Ждем к шестнадцати ноль-ноль».

Виктор Евгеньевич приложил в конец рукописи последние три страницы, взяв их, не глядя, из прежней, забракованной москвичами программы.

Надежда Петровна посмотрела удивленно.

— Ладно, печатайте, потом прочтется, выправится...

Без пяти минут четыре он уже входил в кабинет премьер-министра Михаила Францевича Капусты. Вместе с Месниковым. Больше Капуста никого не позвал.

— Давайте вашу болванку.

Михаил Францевич взял — не взял, а выхватил — листки и, водрузив очки, прочел название:

«Республика может выйти из кризиса».

Довольно крякнув, принялся читать.

«Интересы национального спасения требуют от нас оставить нерешительность и последовать здравому смыслу и экономической логике. Необходимы чрезвычайные шаги, которые позволили бы Республике продержаться на гребне, не оказаться затянутой в общую воронку, не скатиться к полному развалу и нищете...»

Читал премьер-министр громко и с выражением, почти декламировал. Ни разу не сбившись, несмотря на то что читал с листа. После каждого абзаца удивленно поглядывал на Дудинскаса поверх очков, от видимого удовольствия все больше распаляясь.

«...Сегодня вопрос выжить или не выжить — это вопрос веры в избранный путь крынку, без которой невозможна мобилизация сил. Вопрос доверия к власти...»

— Красиво излагает, писака.

Не дочитав страниц четырех, Капуста заглянул на последнюю:

— Двадцать две, как в аптеке.

И тут же потянувшись к селектору, отдал помощнику распоряжение:

— Главных редакторов всех республиканских газет зовите сюда немедленно. Хоть из-под земли... И пусть подзадержат работников своих редакций. — Повернулся к Дудинскасу, не замечая его попыток протестовать: — Будем печатать слово в слово. На завтра.

— Может быть, стоит показать в ЦК? — осторожно спросил Месников.

— Перебьются, — отрубил Капуста, раздраженно скривившись, потом пояснил, как бы себя уговаривая, успокаивая: — Им сейчас не до этого. Они, — передразнил, — «свято следуют принципам». И спасают партийную собственность... Ничего, прочтут в газетах.

— А как же с москвичами? — все-таки вставил слово Дудинскас.

Выйдя из-за стола, Михаил Францевич Капуста подошел к Виктору Евгеньевичу и крепко пожал ему руку:

— Спасибо. Будут вопросы — обращайтесь. Это вам зачтется.

— Будет скандал, — пролепетал Дудинскас уже на пороге.

Но его не слышали. Капуста с Месниковым уже обсуждали другие, не менее насущные дела. С кризисом было «покончено».

хрен да копейка

Назавтра, купив свежую газету, пробежав глазами текст и добравшись до финала, Виктор Евгеньевич содрогнулся. Это был кентавр, некое чудовище с головой женщины, но хвостом и копытами коня.

Как и было велено, никто не поправил ни слова. Ко всем рыночным призывам Дудинскаса, ко всем щедро розданным им обещаниям немедленной либерализации экономики был подверстан (его собственной рукой!) дубовый текст концовки: