Дурацкое пространство

Размышляя таким образом, я, тем не менее, спустился с пригорка и нырнул в дубовую рощу. А ведь хотел пройти с краю. Видимо, ничто не способно убить во мне тягу к аллеям и деревьям. И, разумеется, к небу. Но его теперь не увидишь –– оно всегда закрыто белесой пеленой, и лишь только с помощью старых цветных фотоснимков можно составить себе некоторое представление о том, как некогда выглядел зенит и прилегающие к нему окрестности. Извечный туман, упавший давным-давно на планету, очень сильно осложнил жизнь людям, но что было поделать! Туман был везде: поселился, прописался на всем земном шаре и чувствовал себя, надо сказать, очень комфортно, был практически всюду: невозможно было отыскать такой уголок, куда бы он не заполз. Его наличие, что весьма любопытно, мало повлияло на изобразительные искусства, в частности, на живопись и графику. Художники по-прежнему изображали пейзажи с прозрачными далями; подобные картины оплачивались теперь, как ни странно, даже выше, чем портреты. Настоящее возрождение пережил жанр стиллевена, а портрет потихоньку загнивал –– люди почему-то перестали интересоваться собственными физиономиями, что было очень странно –– ведь рядового идиота не интересует ничего, кроме собственного фэйса, фэйса жены, детей, внуков и прочих хомячков. Эволюция. Мне, впрочем, было сложно судить о ней, ведь она началась до моего рождения. Рассматривать старинные картины было верхом наслаждения, ведь в них не было тоски по утраченной линейной перспективе, кою полностью затмила и буквально съела перспектива тональная. Если быть более точным, воздушная перспектива.

Дома, естественно, не были видны, за исключением желтых трехэтажных строений по правую руку –– я их просто ощущал каким-то непонятным чувством. Маргарита, задумался я. До сих пор мне было даже как-то неинтересно вспоминать о ней –– мало ли на свете чокнутых. Можно придумывать какие угодно классификации, но каждый, приходится повторить избитую истину, сходит с ума по-своему. Марго, конечно, не исключение. Марго? Я поймал себя на том, что уже второй раз мысленно называю ее так.

Пришлось встряхнуться и продолжить путь. Ага, Джазовый –– всего метров сто, затем проспект Миттерана –– этот перекресток пересекаем наискосок, затем дворами –– и вот я почти уже дома. Надо только завернуть в павильон за кефиром. Сегодня работает новый продавец. Продавщица, работавшая до него, не стремилась задавать лишние вопросы –– просто вынимала из холодильника то, что мне нужно. Он же путался, нервничал и явно страдал от этого. Я молчал. Самая разумная тактика. Куда спешить? Я дома. Да и Маргарита тоже, она спит.

Продавец, переставляя в холодильнике бутылки с молоком, изрядно хмурил лоб. Видимо, что-то не сходилось. Я терпеливо ждал.

Человек пододвинул к себе массивный калькулятор (старые пентоды, я знал эту модель) и начал что-то на нем клацать. Да, однозначно у него сильный несходняк в кассе, подумал я, раз он на клиента обращает ноль внимания. Я уже подумывал о том, чтобы уйти и попить дома чаю вместо кефира, как внезапно у труженика все сошлось. От восторга он чуть было не грохнул машиной о прилавок. «Что вам угодно?», «Слушаю вас» –– что-либо подобное уже, сформировавшееся в мозгу, просилось наружу, однако мне удалось его опередить и, таким образом, я избавил его от дурацкого наслаждения.

* * *

Я всегда любил синее и белое. Нет, не голубое. Только идиоты могут считать смесь синего и белого голубым. Синее с белым никогда не смешивается. Допустим, вы кинете шарик окрашенного мороженого в стакан молока –– убогое зрелище: увы, вам не удастся добиться цели, если она даже когда-либо была. Нет, не получится.