Дурдом

Она сидела, не смея поверить своим ушам, а вокруг радостно галдели новые друзья: "Ершова — молоток", "Ленка, хвост пистолетом держи", "Даешь, псишка, новых поэтов!".

Алексея Ивановича при подведении итогов не было. Как потом узнала Лена, он в это время яростно ругался с Рождественским по телефону, доказывая, что записывать таких, как Ершова, в "психические" просто преступление.

На его гневные выпады заведующий облздравотделом невозмутимо отвечал, что истории известно немало примеров, когда психически больные люди были еще и великими музыкантами, писателями, художниками и даже учеными, но психически больными людьми при этом они все-таки оставались, ничего не попишешь…

— И потом, — ласково жужжал он в телефонную трубку, — что вы так печетесь об этой Ершовой? Кто она такая — родственница ваша? Подруга? Знакомая?

— Господи, да вы что, сами там с ума посходили, что ли! — бушевал Алексей Иванович. — Ну, понимаете вы или нет, здорова она, совершенно здорова! Тут и специалистом не надо быть, чтобы какие-то выводы сделать!

— Но все-таки в медицине, тем более в психиатрии, специального образования пока не отменяли, — невозмутимо парировал Рождественский. — Поймите, "просто так" в нашей системе ничего не бывает!

— Но и вы поймите, что более глупого зрелища, чем врач-психиатр и сестра из психбольницы на литературном семинаре я еще в жизни своей не видывал. Ведь люди смеются! Ваши сотрудники поставили себя в наиглупейшее положение! Да и нас тоже…

— А вот за эту затею — разрешение больной участвовать в семинаре — я строжайшим образом спрошу с главного врача больницы, — заверил, и весьма серьезно, Рождественский.

— Да почему же вы никак не понимаете того, что я вам говорю! — окончательно вышел из себя Кудрин. Не больна, не больна эта девочка психически! Не больна!

— Понимаю… Ну, ладно, дабы успокоить все страсти, в девятнадцать тридцать у меня в кабинете соберутся все заинтересованные лица, проведем, по вашему настоянию, консилиум. Но это, Алексей Иванович, исключительно из уважения к вашему имени, а не ради вашей протеже… Да… а пока у нас с вами разговор впустую идет. Ни вы меня, ни в чем не убедите, ни я вас. Пусть решают специалисты.

Кудрин с размаху бросил телефонную трубку на рычаг, сел за свой стол, опустил тяжелую голову на сжатые кулаки… Эта девочка с огромными серыми глазами, бледная, как картофельный росток, была немного младше его сына. Неужто он не сможет ей помочь? А кто, если не он?

Между тем в актовом зале были объявлены имена лауреатов. Шустрые телевизионщики, окружив названных счастливчиков, договаривались, в какое время они смогут подойти завтра на запись телепередачи.

Лена смущенно развела руками:

— Извините, но я не могу вам сказать, смогу ли я быть в студии.

— Да почему же, почему? — наседал на нее бойкий парень в кожанке — редактор будущей передачи. — Ну, как же так! Мы ведь не на танцы вас приглашаем, на съемку!

— И все равно, простите, я не знаю, смогу ли я завтра прийти, — мягко отстранила его Лена.

Оттеснив тележурналиста, к Лене прицепились два корреспондента — один с радио, другой из областной партийной газеты. Перебивая друг друга, они стали задавать вопросы о ее творчестве, планах, пристрастиях.

В это время, отозвав Алексея Ивановича в кабинет, инструктор отдела пропаганды обкома партии завел с ним очень крутой "инструктаж".

— Что это у вас здесь происходит, товарищ Кудрин? Неужели это правда, что лауреатом поэтического семинара стала некая Ершова, психически больной человек? Это что-то неслыханное! А почему бы вам на ближайшие семинары не пригласить зеков из тюрьмы, из исправительно-трудовых колоний?… Неужели наша литература докатилась до того, что кроме психических больных мы уже не можем найти лауреатов?

— Нет, уважаемый Семен Владимирович, — так же жестко и холодно отвечал ему Кудрин, — это не литература у нас докатилась, а докатилось наше общество, коли стало возможным объявлять сумасшедшими совершенно нормальных людей!

— Да вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите?! Впрочем, дискуссию эту вы продолжите, я думаю, в кабинете секретаря обкома партии! Вот ему и попробуйте высказать свои соображения о нашем обществе.

— Выскажу! И не только эти соображения…

Чувствуя, что еще немного, и он окончательно потеряет над собой контроль, Кудрин развернулся и зашагал прочь. Уже на ходу вытащил он из нагрудного кармана стеклянную трубочку с нитроглицерином, положил крохотную таблетку под язык, несколько минут постоял, привалившись к подоконнику…

В начале восьмого, буквально вырвав Лену из рук любопытных репортеров, в сопровождении Кошкина и глухо роптавших Владимира Сергеевича и Марины Павловны, Алексей Иванович повел ее в облздравотдел, давая последние наставления:

— Что бы там, девочка, ни было, держись. Помни, что там не самая доброжелательная публика соберется, провокационные вопросы — дело вполне возможное. Ну а станет тебе уж совсем невмоготу, ты смотри на меня, только на меня, хорошо? Сейчас все должно окончательно решиться. Что от меня зависит, я все сделаю, но основное сегодня зависит от тебя.