Дурман

А Алексей чуть слышно хмыкнул, глядя на габаритные огни такси, затем поправил бабочку. Если честно, хотелось снять её, расстегнуть воротник рубашки, а ещё лучше, плюнуть на всё и отправиться в гостиницу, но посмотрев на часы, понял, что ещё слишком рано. Он обещал родителям, что сделает всё, что в его силах, чтобы открытие выставки прошло на должном уровне. Ситуация и так была непростой, как выразилась мама: семья была на грани скандала, и они все должны были сделать всё возможное, чтобы его избежать. Алексей не совсем понимал, почему все должны это делать, и какую именно семью мама имела в виду, но ослушаться не посмел. Не тогда, когда мама говорила с ним серьёзным тоном с явным намёком на свершающуюся трагедию. Конечно, проблемы, а особенно их последствия, были несколько надуманы, но кто станет спорить с Софьей Вагенас, когда она прониклась ролью, что преподнесла ей жизнь? Уж точно не он. Правда, с «семьёй» мама, конечно, перегнула. И если личная жизнь отца, его женитьбы и разводы, ещё как-то касались Алексея, он хотя бы должен быть в курсе происходящего, то родители в разводе уже тридцать лет, и с какой стороны мама приписывает себя к семейному древу Вагенасов, было не совсем ясно. Алексей прекрасно помнил своё детство и юность, когда мама не могла говорить спокойно о его отце, называла его не иначе, как древнегреческим бабником (почему-то Софья Игнатьевна всегда называла бывшего мужа «древнегреческим», наверное, ей доставлял особое удовольствие тот факт, что Андреас был старше её на двенадцать лет). Они состояли в браке от силы пару лет, поженились перед самым рождением Алексея, и он, по понятным причинам, совершенно не помнит и даже не представляет, семейную жизнь родителей. Это всегда казалось абсурдом — представить этих двоих, вздорных и нетерпимых к недостаткам другого людей, вместе, любящими друг друга, прощающими и проявляющими хоть какую-то нежность. Нет, то, что родители неровно друг к другу дышат, даже сейчас, он знает точно, но на любовь, на покой и умиротворение, на все те необходимые для семейной жизни качества, их отношения не похожи совсем. Оказываясь в одной комнате, они беспрестанно пререкаются, кидаются обвинениями, порой совершенно нелепыми, и в полный голос удивляются, как когда-то смогли прожить вместе хотя бы неделю и не поубивать друг друга. Всё это происходило, сколько Алексей себя помнил. При этом родители не злились всерьёз и не испытывали ненависти, просто они оба были творческими людьми, и не выносили, когда кого-то из них пытались ограничить в выражении чувств. Мама не понимала, почему она должна уступать мужу, хотя бы в такой малости, как любовь ребёнка, а отец, со свойственным ему греческим темпераментом, заявлял, что она совершенно спятила и растит из мальчишки ботаника и мямлю, который будет способен только декламировать стихи на подмостках какого-нибудь среднестатистического театра. Мама каждый раз принимала это на свой счёт и начинала кричать в ответ, что он просто невежда и понятия не имеет о настоящем искусстве, что для отца красота — это взять тесак и залезть на валун, как дикарю какому-нибудь. Стихала буря обычно также неожиданно, как и начиналась. Родители успокаивались, расходились по разным комнатам, забывая о ребёнке, который в первые десять лет своей жизни в растерянности замирал, не зная, за кем бежать в первую очередь. Это уже когда подрос, понял, что бежать-то и не надо, лучше заняться своими делами. Любимые родители и без него помирятся и снова поссорятся, помощники им не нужны. Кстати, их отношения не изменило ни время, ни количество браков, на двоих — семь. Жёны и мужья присутствовали, но существовали как бы в другой реальности, за пределами их «семьи».

Кажется, мама права, и у них всё-таки семья, пусть и ненормальная. Не зря же Софья Игнатьевна, не смотря на свои два последующих брака, не поменяла фамилию первого мужа. Она говорила, что её в театральном мире знают именно, как Софью Вагенас, но Алексей уже давно перестал в это верить. Что-то ещё было, помимо фамилии. Может, любовь и привязанность? Несколько извращённые…