Дурман

— Умерла лет пятнадцать назад. Не вышла раз из запоя, — снова начав целовать ее шею, прикусывая кожу, передернул он плечами. Не то, чтобы собирался прямо сейчас ее здесь в беседке на столе раскладывать. Уткнулся носом Тане в макушку. Ему необходим был ее запах и ощущение Тани на своих губах, щеках, пальцах. Чтобы забыть другое, старые запахи и ощущения, из этого детства. Череп рвало от того, что сейчас это своим ртом говорил, ворошил зачем-то. Почти ждал, что вот-вот вонь в воздухе пойдет, как от дерьма, в которое ступили, не заметив.

— А отец? — Таня прижалась к нему сильнее.

Казак хмыкнул еще саркастичней.

— Мы с этим типом никогда знакомы не были. Сомневаюсь, что и мать знала, от кого залетела, — прикусил мочку ее уха.

Таня протяжно, судорожно втянула в себя воздух и наклонила голову, опустив ему на плечо. И продолжала обнимать. Она — его. Крепко.

— А я тоже отца не помню, — вдруг сказала Таня. — Хотя мне пять лет было, когда он погиб. Но я почти ничего не помню. Так, какие-то смутные картинки, запахи, ощущения, вперемешку с рассказами мамы уже, с образами с фото.

Он даже вздрогнул. Как у нее так выходило?

Парой слов, одним касанием, жестом — возвращать его в реальность и всю муть из души — осаждать на дно. Туда, где ей и место. Хорошо так…

— В аварии? — уточнил Казак, с радостью переключившись на ее прошлое. От своего и так выворачивало. Может, из-за этого его Зажигалочка к машинам равнодушна?

— Почему? — удивилась Таня. Слабо улыбнулась, повернув голову так, чтобы на него посмотреть. — Нет, при исполнении. Он служил в органах. Капитаном был, по рассказам матери. На каком-то задержании, что-то пошло не так. Его убили. Мать нас с братом сама долго тянула. Хоть, конечно, и трудно было. Правда, сейчас я это больше понимаю, чем тогда.

Охренеть.

Он немного отодвинулся и посмотрел на свою Зажигалочку. Вот это прикол.

Опять хотелось рассмеяться. Нет, заржать. “Сюрпрайз!”, как орут все эти иностранцы в кино своих. Танюшка его — дочь мента, оказывается. Не то, чтобы его это напрягло. И близко нет. У них сейчас все, что на виду — легально до жути. А иное… оно или в прошлом, или так “замазано”, что никто не прикапается и не докажет.

В общем, весело. Но какая разница, по факту?

— А мать твоя, кем по жизни была? — поинтересовался он, гадая, не ждет ли его еще какой сюрприз? Вдруг, прокурор, к примеру?

А че?

— Бухгалтером. Сначала просто, потом — до главного повысили. У нас, на абразивном комбинате, — опять устроившись на его плече щекой, спокойно ответила Таня.

Похоже, не замечая или не придавая значения тому, как его это все веселит.

— А потом уже, позже гораздо. Мне лет тринадцать было. Она с отчимом познакомилась. Брат в неприятности влез сильные, не в ту среду попал, — Таня вздохнула. Помолчала. Качнула головой, задев своим носом его шею. — И мама пыталась на это как-то повлиять. Ей Михаила кто-то из старых знакомых посоветовал, еще из милиции. Говорили, что он может такие вопросы решить и помочь вытащить Женьку, брата моего. Вот мама и нашла его…

— И что? — даже заинтересовавшись уже историей ее семьи, Виталий вздернул бровь. — Сразу поняли, что судьба? — он улыбнулся, так и продолжая ее крепко держать. — Помог отчим?

— Помог… — Таня как-то странно улыбнулась. — Только отчимом он не тогда стал. Он, вообще, женат был на тот момент, если откровенно. И мама не думала ничего такого. И он, вроде. Помог с Женькой… Только, даже я видела, как их тянуло друг к другу, и как он к нам без всякого повода приезжал. Просто на кухне сидел, пытался на ходу тот самый повод придумать. А мама ему чай делала и тоже сидела, делала вид, что верит… Сложно это было тогда. Не могли они разойтись, хоть и пытались поначалу просто общаться… Я злилась страшно, знаешь?

Таня снова посмотрела ему в глаза. Протянула руку и провела пальцами по бровям Казака, по его носу. Он дернулся, поймав эти пальцы губами. Сжал легко. Таня улыбнулась. Сладко так. Только ему.

— Переходной период начинался, казалось, что все лучше всех знаю. Осуждала их, считала, что мать об отце должна помнить и ему хранить верность, — Таня даже с какой-то неловкостью пожала плечами, не забирая свои пальцы от его губ. — Хоть и видела, как трясет обоих, а они старались, держались. Даже не касались друг друга, говорили просто… Знаешь, возможно, мне так и боязно, сомнительно, потому — что я только сейчас, когда тебя встретила, поняла, как это — когда не можешь отлепиться от человека. И помню, как они маялись, сколько намучились. Страшно…

Таня скривилась, прикрыла глаза, будто и ей не очень нравилось о своем прошлом вспоминать, о том периоде. Виталя не торопил. Ему просто в кайф было, что она от его откровений — не шуганула в кусты, а свою жизнь перед ним выворачивать стала. Не отвернулась, не побрезговала…

А ее смущение о своих бзиках в том возрасте — как сладкая вата на языке. И тепло слушать.