Дурман

— Я не знаю, что делать, Виталь. Просто не знаю, — так тихо, что ему пришлось задержать дыхание, чтобы услышать, прошептала Таня.

— Что делать?! — он не мог шептать. В нем сейчас столько всего ревело, что, спасибо, не заорал, сумел. — Послать на хр*н весь этот бред и поехать домой! Все!

В конце все-таки не выдержал, сорвался, повысил тон.

Таня снова вздрогнула. Обернулась и посмотрела на него снизу вверх. Наискось, из-под волос, так и упираясь головой в стену. И у нее в глазах столько клубилось: и боль, и обида, и страх… А еще такое опустошение, что еще до того, как Таня рот открыла, он все понял. Уже знал примерно, что она скажет. И пульс вдруг перестал барабанить. Он весь будто застыл.

— Поезжай домой, Виталь… Я… Я не могу так. Я уже дома… Уходи…

Его аж подбросило! Сам не понял, когда и как пересек коридор, как вновь вцепился в ее плечи. Да так, с такой силой, что Таня ухнула. Скривилась. Но его — как переклинило.

— Так, значит? Это — твоя любовь, Таня?! — кажется, снова встряхнул ее.

Блин, вообще контроль потерял из-за обиды и боли от ее слов. Как предательство… Настоящее.

— А клялась, что навсегда. И что ничего не важно, любить всегда будешь?! И где это? Может, это ты мне все время врала?!

Его трясло. И он ее тряс из-за этого. А она вскинулась, уперлась ему в грудь ладонями.

— Люблю! Люблю тебя! — закричала ему в лицо с такой же злостью и обидой.

Однако ему не стало легче от этого признания. В глазах Тани светилось то, что не давало надежды и не позволяло расслабиться. Она от него отрекалась. Отказывала ему в себе, в понимании, в ее тепле и любви. Во всем том, чего Казак так хотел от нее, в чем нуждался.

— Только это — слишком, Виталь! — продолжала кричать Таня то, что он уже и так понял. — Я не смогу это…

Отпустил, не слушая уже, как она договаривает:

— … принять.

Отступил на шаг, с трудом расцепив пальцы. Безумным усилием заставив себя ладони разжать, чтобы выпустить ее из своих рук. Застыл. Таня замолкла, глядя на него. И не было в ее взгляде сейчас огня. Только отчаяние и боль…

— Виталь, я… — прошептала теперь вместо крика.

Но он ничего не ответил. И не спросил «что?». Развернулся и молча вышел из этого гребанного коридора и ее квартиры. Хлопнул дверью со всей силы. У самого в мозгах зазвенело!

Он в жизни столько выгреб, из такого дерьма вылез, такое делал, что не ей его судить! И как бы он в Тане не нуждался, не будет унижаться и умолять. Даже если у него сейчас все внутри от боли колом… И мозги в фарш. Сердце через мясорубку… Бульдозером.

Точно, лоб в лоб въехали. И, по ходу, его в этом столкновение — размазало по асфальту.

ГЛАВА 17

Он оставил свои сигареты. И зажигалку.

На комоде в коридоре.

Таня два дня ходила вокруг них, не решаясь тронуть.

Почему? Что ее пугало или останавливало? Понятия не имела.

Она саму себя не узнавала, не понимала, да и не ощущала в эти дни и недели. Куда уж ей было догадаться о причинах поступка Виталия. Тем более, после всего, Таня в принципе сомневалась, что может и умеет его понимать.

Планировал ли он вернуться за ними? Или это смешно? Сколько стоит пачка сигарет? Он новую, что ли, не купит? Может, просто забыл? Ведь, вполне возможно, учитывая все то, что случилось между ними, тот разговор, эмоции, обвинения…

Таню до сих пор мучили все слова, сказанные ими в ее коридоре. Невыносимо. Глодали разум. Взрыв мозга и души. Как скрутило болью нервы в узел той ночью, как гахнуло по голове его обвинениями и обидой — так до сих пор и не отпустило. Ходила сомнамбулой по квартире и по клинике, когда выходила на работу. Не замечала никого и ничего вокруг, только на животных и находила в себе силы сосредоточиться. А как только решала вопросы по лечению, снова впадала в ступор. Уходила в кабинет, закрылась и отключалась от всего на свете, пытаясь себя из этой прорвы боли вытянуть, или ее из себя. Но ничего не выходило.

Господи! Как же это невыносимо оказалось — быть без него.

Просыпаться ночью, через час или два после того, как измученная уснула, еще с улыбкой на губах тянуться к нему, которого во сне обнимала… И понимать, что одна. Все вспоминать по новой. Лежать до утра уже без сна, глядя в отсветы проезжающих машин на потолке, в окна, подсвеченные уличными фонарями. И думать, думать, думать…

Осмысливать все, что узнала о Виталии, пытаться сопоставить факты с тем мужчиной, которого знала все эти месяцы, которого любила так сильно. А оно не сравнивалось, не получалось, не совпадало. Не могла совместить в своем представлении образ мужчины, который так страстно, горячо и жадно обнимал ее, целовал, кормил печеной картошкой, и картину циничного авторитета в криминальном мире, которого ей описал Миша.

Нет, она верила отчиму. Да и Казак же тогда не отрицал уже, все подтвердил, даже больше сказал, чем Миша ей. Просто…

Ей так тяжело без него было! Невыносимо. Как будто сердце выдернули. И вся грудная клетка болела до сих пор. И мозг кровоточил. Потому что понимала — сама ушла. Сама же его прогнала. И боль эту — сама себе причинила. И ему… Виталию… тоже она.