Дурная кровь

— Не знаю… — продолжила она. — Эти слайды сегодня. Думаешь, что можно себя ко всему подготовить, а оказывается, нет. Думаешь, что уже все в жизни повидал, а, выходит, нет. И смерть бывает разная. Он ведь тоже страдал, страшно страдал, но при этом улыбался. А здесь улыбок нет, есть только гримаса страдания. Похоже на средневековые изображения страстей Христовых, которые должны были внушать людям страх. Ужас. Преступник словно пытается внушить нам отвращение к жизни, как средневековые прелаты. И ему это почти удается.

— Не знаю, — с сомнением произнес Йельм. — Не вижу в его действиях конкретной программы. Мне кажется, этот тип — своего рода продукт разложения, отходы производства, если ты понимаешь, что я имею в виду. То, что он делает, похоже на механизированное поточное убийство людей в Освенциме.

Черстин уже не отводила взгляда. Она поделилась тем, что ее угнетало. Йельм смотрел в ее глубокие, печальные и опустошенные глаза и видел, как где-то в их глубине появляются новые искорки. Таинственная бездонность глаз.

Йельм попытался увидеть себя глазами Черстин. Шут гороховый, который никак не может справиться с эрекцией? Дай бог, чтобы она видела в нем не только это.

— Возможно, одно не исключает другого, — все так же тихо и задумчиво проговорила Черстин. Огонек вновь пробудившегося интереса к жизни не смог вытеснить из голоса усталость. — Презрение к жизни и перфекционизм одновременно. По сути, это одно и то же.

Они глубоко задумались. Личные и профессиональные вопросы незаметно переплелись. Все в нашей жизни взаимосвязано.

Йельм почувствовал, что теперь пришла его очередь. Он снова взял Черстин за руку. Она не сопротивлялась.

— Значит, между нами был просто секс? А бывает просто секс?

Она улыбнулась горько, но руку не отняла.

— Наверно, не бывает. По крайней мере у нас так не было. У нас было наваждение. И все было очень запутано. Тогда я ведь только-только рассталась с мужчиной, который меня изнасиловал, даже не подозревая об этом. Он был полицейский, ты знаешь, и от него я сразу попала к другому полицейскому, его прямой противоположности. Ты был жесткий и напористый на работе, мягкий и заботливый дома. Я не успевала перестраиваться. Так жить я больше не могла. Ты вернулся к семье. У меня семьи не было, поэтому я просто сбежала.

— В чем-то мне сейчас живется легче, — сказал Пауль. — В чем-то труднее.

Она заглянула ему в глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю, как объяснить. У меня такое чувство, будто вокруг нас выросли стены. Мы приоткрывали дверь, но она закрылась. А стены сближаются.

Он подыскивал слова. Слова не приходили. Он пытался сформулировать то, о чем никогда прежде не говорил.

— Боюсь, что говорю непонятно, — только и мог сказать он.

— Думаю, что понимаю, — ответила она и добавила: — А ты изменился.

— Немножко, — согласился он и замолчал. Но вскоре заговорил снова:

— Сначала изменения идут по поверхности, но с чего-то надо начинать. Привычные стереотипы разрушают нас еще до того, как мы начинаем жить. В отличие от тебя, у меня не было таких встрясок, наоборот, этот год был достаточно бедным на события. Но, с другой стороны, он открыл передо мной кое-какие новые возможности…

Она кивнула. Все слова были сказаны. Но молчаливый диалог продолжался. Взгляды обоих собеседников были устремлены куда-то в пространство. Потом Черстин сказала:

— До меня только сейчас по-настоящему дошло, как важно его обезвредить.

Йельм кивнул. Он понял, что она имеет в виду.

Они вышли из ресторана, держась за руки, поднялись по лестнице и остановились возле его двери.

— Ну что? — спросила она. — В семь?

Он с облегчением вздохнул и улыбнулся.

— Договорились, завтрак в семь.

— Я постучу. Постарайся в это время не принимать душ.

Йельм тихонько рассмеялся. Она поцеловала его в щеку и пошла к себе. Он еще несколько минут стоял в коридоре.

23

Они пришли, увидели, победили.

Пока только разницу во времени. Поле зрения странным образом сузилось, весь Нью-Йорк остался за его пределами. Все внимание сосредоточилось на одном письменном столе и двух компьютерах.

Материалов было не просто много, их было очень много. Тысячи страниц и масса всевозможных деталей, включая совсем уж незначительные. Десятистраничные допросы свидетелей, соседей их соседей, педантичные сопоставления с другими серийными убийствами, подробнейшие карты с указанием всех найденных поблизости предметов, социально-политический анализ обстановки в стране, выполненный ведущими университетскими профессорами, протоколы вскрытия с указанием, что у жертвы был пародонтоз первой степени и камни в почках, скрупулезное описание мест, где были найдены трупы, и, конечно, с таким трудом раздобытый Рэем Ларнером материал о деятельности “Крутой команды” в джунглях юго-восточной Азии.

Начинать нужно было с другого, но Йельм застрял именно на этих, последних материалах. Если Ларнер прав, что, конечно, тоже еще не факт, “Крутая команда” была создана по прямому указанию президента Никсона после того, как до него дошли слухи о небывалой стойкости пленных солдат Национального фронта освобождения.