Дурная кровь

– Ничего существенного, – отвечаю я, и он не скрывает своего разочарования. – Вы были в том гостиничном номере. Вероятнее всего, как вы и говорили, вместе с Симоной и Эйбом. Один из вас пытался отговорить двух других от каких-то действий. Эйб появился позже, но, похоже, вы вместе с Симоной ждали его в гостиной. Не думаю, что вы прятались, когда он пришел. Хотя до этого вы утверждали обратное. Полагаю, ваша память очень хорошо охраняет те воспоминания. Впрочем, это меня не удивило. Вы постоянно повторяли, что не станете ничего рассказывать.

– Это все?

Джош переводит взгляд с меня на видеокамеру, которая продолжает работать; он словно подозревает, что я что-то от него скрываю.

Я говорю ему, что первый сеанс – пробный, а во время второго я не стану использовать метод объективации. Объясняю суть метода. Для устранения блокировок и зажимов субъекту внушается, что он сторонний наблюдатель события, которое хочет вспомнить. Описание происходящего с нейтральной позиции увеличивает его точность. На следующем сеансе я буду использовать его реальную личность.

Мои пояснения, кажется, не очень убедили пациента, но он дает свое согласие и говорит, что второй сеанс должен состояться немедленно. Я предлагаю ему отдохнуть пару часов, чтобы он смог наилучшим образом расслабиться. Предлагаю послушать музыку и постараться ни о чем не думать.

Пациент отказывается и вместо этого приглашает меня на прогулку на автомобиле. Просит, чтобы я сел за руль.

Уолтер выгоняет машину из гаража, и мы уезжаем. Джош указывает дорогу. Проезжаем миль двадцать и останавливаемся неподалеку от поворота на Девяносто пятую федеральную автостраду возле ресторана «У Нэнси».

Заказываем два лобстера, но Джош практически не притрагивается к своей порции. Он рассказывает мне о разных хитростях рыбаков, о том, что в прошлом сезоне рыбачил с одним своим другом. Я вижу, что мысленно он где-то в другом месте. Его поведение изменилось, он держится отстраненно и даже несколько враждебно. Похоже, его беспокоит тот факт, что я делаю записи.

Я спрашиваю: может, он что-то вспомнил? Но он избегает прямых ответов.

Я подчеркиваю, что в психологическом расследовании такого рода любая деталь может иметь очень большое значение.

Джош колеблется несколько минут, а потом говорит:

– Я думаю, это я ее убил, Джеймс. Я кое-что вспомнил… Только что. У меня и сейчас это стоит перед глазами. Но я вижу все как бы со стороны, как будто это был не я, будто видел это в кино.

– Вы сейчас этого не сознаете, но у вас в мозгу произошел настоящий шторм. Прежде чем делать какие-то выводы, позвольте ему успокоиться. В нашей памяти есть не только пробелы, там хватает искаженных воспоминаний. К примеру, показания свидетелей дорожных аварий часто не соответствуют тому, что произошло на самом деле. Мы не роботы, и в нашей памяти откладывается не только то, что фиксирует сетчатка глаза. Наше сознание действует как режиссер, который урезает сцены для своего фильма так, как ему больше нравится, а потом монтирует их, чтобы придать им определенное значение и выразительность. В действительности мы фиксируем не факты, а смыслы и эмоции. Одни и те же факты вызывают у разных людей разные эмоции.

– Я все это понимаю, – слабым голосом соглашается Джош. – Но я, как никогда прежде, убежден в том, что это я ее убил. Не знаю, почему я совершил подобное, но я это сделал.

Он реагирует как человек, который никогда всерьез не думал, что мог совершить убийство, а теперь на него вдруг снизошло откровение и сомнениям больше нет места.

Возвращаемся в поместье.

Еще раз проверяем давление, пульс, уровень сахара. Все процедуры пациент проходит без обезболивающих. Идем в гостиную и включаем камеру. Теперь решаем, что он ляжет на диван, а я буду сидеть в кресле.

Начинаю второй сеанс.

Сеанс 2

На этот раз пациент входит в транс намного легче. Дыхание ровное, свидетельствует о состоянии глубокого сна.

На мою установку о том, что ему четыре года, реагирует положительно. Рассказывает о покупке его первой пары сандалий. Охотно идет на контакт. Снова упоминает о воде, близость воды вызывает у него беспокойство.

Я спрашиваю, как получилось, что он оказался в Париже после окончания колледжа.

Пациент хмурится:

– Он посчитал, что я должен уехать. Не знаю почему. Я не хочу туда ехать. Но после скандала ничего уже не будет как прежде.

– О каком скандале вы говорите?

Молчание.

Повторяю вопрос:

– О каком скандале вы говорите?

– История с ее мужем. Какая разница? Все и так знают. Его убили, а я уехал в Париж. Но все стало только хуже. С ним все становилось только хуже. И все позволяли ему поступать так, как ему заблагорассудится. Его никогда не винили в том, что с ним произошло.

– Вы говорите об Эйбе?

– Он… Если бы он только меня послушал, никакого скандала бы не было.

– Вы говорите об Эйбе?

– О парне, который… Мне нельзя ничего об этом говорить.

Меняется интонация пациента. Он осторожно озирается.

– Нам не следует об этом говорить… Если он узнает… Лучше все оставить так, как есть… Никто из нас не знает.