Дурная кровь

«Хеннесси» всегда был маленьким секретом Бэйвью. Здесь никогда не порицали наркотики и буйное пьянство, сюда приходили тогда, когда чувствовали себя во всех остальных местах не в своей тарелке. Маленькая принцесса знаменитого папочки никогда сюда не заходила, зато здесь бывала ее сестра – той было что показать. «Хеннесси» – единственное место, где вы освобождены от информации о регби, гольфе и прочих спортивных баталиях и от людей, которые в этих соревнованиях участвуют. Теперь, когда Бэйвью превратился в главное место обитания госучреждений и дорогущих ресторанов, художественных галерей и элитных магазинов, торгующих шоколадками от дизайнеров, вином из Нового Света, французской мебелью и итальянской обувью, – нынче «Хеннесси» более чем когда-либо казался противоядием пошло-гламурной претенциозности.

С того места, где я сидел, был виден весь «народный» бар, как его когда-то давно называли. Этот бар с залом чуть шире обычного коридора был местом, где люди делились на классы. Когда мой старик уехал из муниципального дома в Фэйган-Виллас и купил собственное жилье, он поклялся, что в «Хеннесси» его больше никогда не увидят. Конечно, об этом он благополучно забыл. Но бар одновременно был и местом, где стирались границы между классами. У этого заведения всегда была плохая репутация. В детстве мы постоянно слышали, что здесь могут поколотить просто за то, что посмотришь не в ту сторону. Я помнил, что тут всегда толпились угрюмые, покалеченные, наводящие ужас мужики с бордовыми физиономиями, перекошенными от алкоголя, курева и безнадеги. С тех пор бар мало изменился. Вот раздался взрыв безрадостного смеха. Человек, которого я искал, стоял ко мне спиной, в центре кольца, образованного хихикавшими подхалимами. Он был широк в плечах, с толстой шеей, на накачанной спине бугрились мышцы, огромные загорелые ручищи с кельтскими татуировками едва помещались в рукавах узкой белой футболки.

Должно быть, я засмотрелся на него, потому что один тип из компании подтолкнул его локтем, он обернулся и посмотрел на меня. Я давно не видел это лицо: поросячьи глазки, курносый нос, слишком большой рот, все черты сливаются в центре большого лица-блина в постоянную насмешку. Он указал на меня коротким пальцем, произнес мое имя, снял кепку и склонил голову. Потом отвернулся и что-то пробормотал, отчего его окружение дико загоготало.

Все вокруг изменяется и в прах обращается…

Толстяк Халлиган всегда был меченый. Крупнее нас всех, а если точнее – жирный, он был тем из Халлиганов, кого любой мог побить. В половине случаев его братья даже не пытались отомстить обидчику. Они и сами постоянно его колотили, оправдываясь тем, что он это заслужил. Поэтому Толстяк водился с детьми на три-четыре года его младше и срывал на них накопившиеся обиды. Вскоре вокруг него собралась собственная шайка. Они охотились за очень молодыми или совсем старыми. Когда Толстяку исполнилось пятнадцать, он с двумя двенадцатилетними сопляками напал на семидесятипятилетнего старика, чтобы отобрать у него пенсию. Но старик оказался ветераном Второй мировой, он сломал Толстяку правую руку и три ребра, и малолетки разбежались. А после того, как Лео сломал ему левую руку, чтобы повеселиться, остальные Халлиганы решили, что пора брать Толстяка под свое крыло. Возможно, он больше мешал, чем помогал, но, по крайней мере, они могли контролировать ситуацию, если следили за ним.

Я заказал очередной двойной «Джеймсон» у крошечной девушки с малиновыми волосами и выпил его, глядя в спину Толстяку. Потом прошел по залу, стуча каблуками по старой плитке пола. Я подошел к Толстяку так стремительно, что тот не успел подняться со стула и поздороваться со мной.

– Кого я вижу! Эд Лоу, хорошо выглядишь, – сказал он слишком тонким для такого увальня голоском.

– Привет, Толстяк. И ты неплох. Работаешь над собой и все такое? Ты перестал быть жирным сучонком. Куда все делось? Или сучонок все-таки остался, а?

Толстяк был захвачен врасплох, он неискренне рассмеялся.

– Черт побери, Эд. Рад тебя снова видеть.

Он отступил на шаг, и между нами засуетились его пацаны. Я растолкал всех.

– Я пришел вместо Томми.

– Вместо кого?

– Томми Оуэнса. Ты хотел с ним здесь встретиться. Я пришел вместо него.

Толстяк сгорбился и покрутил массивной шеей.

– Ты пришел рано, Эд. Я полагал, ты не такой придурок, как Томми. Что это с тобой, а?

Парни Толстяка снова загоготали. Я почувствовал, как выпитое пульсирует в груди. В глазах потемнело.

– Это предупреждение, Толстяк. Не шути с Оуэнсом. Понял? Если ты попытаешься его во что-то втянуть, ничего не выйдет, ты понял?

Толстяк все еще сиял.

– Втянуть? Во что? Я знаю парней, которые мокрого места от него не оставят. Понял?

Я сгреб Толстяка за футболку, которая затрещала по швам.

– У Томми нет больше пушки. Поэтому забудь обо всем, договорились?

Толстяк перестал смеяться. Он повернулся и кивнул бармену – дородному детине лет пятидесяти в узком сером свитере. Нил исчез в зале.