Дурная кровь

Немного отъехав, я припарковался на обочине дороги около Сифилд-Променад. Полуденное солнце выжигало голубые полосы в белесой дымке, которая была неизменным спутником летнего дублинского неба. Яхты и купальщики уже прохлаждались в море, а у меня от жары прилипла к спине рубашка. Я снял ее и побрел мимо открытой эстрады, вниз по центральному спуску к нижней дорожке. Там, где вчера лежал мертвый мужчина, сегодня расположилась компания костлявых загорелых пацанов в зеленых и белых футбольных трусах с удочками.

Я звонил Линде Доусон, но мне не удалось ни дозвониться, ни оставить сообщение. Тогда я обратился в справочное и спросил номер Джона Доусона в Каслхилле, но его в списках не оказалось. Тело Питера сегодня вечером доставят в церковь, так что я увижу Линду там. Строго говоря, я больше не работал на нее. Но и смерть ее мужа, и смерть Маклайама были фрагментами одной мозаики.

Мне еще нужно было поговорить с Брайаном Джойсом и Мэри Рафферти и раздобыть номера Лео Максуини и Анджелы Маккей. Но перспектива разговоров с очередными местными политиками не казалась заманчивой, потому что они вряд ли могли сказать больше, чем мне уже было известно. Я позвонил Рори Дэггу и задал ему пару вопросов про Джеймса Керни. Заручившись поддержкой Дэгга, я вернулся на Сифронт-Плаза и повернул ко входу в ратушу и контору Сивик. В фойе направился к стойке и попросил провести меня к инженеру.

– Вам назначено? – спросила секретарша, даже не взглянув на меня. Она что-то жевала.

– Спецдоставка, – сказал я, похлопав рукой по нагрудному карману.

Она подняла глаза, что-то проглотила, вокруг рта остались шоколадные разводы. Коротко остриженные каштановые волосы создавали впечатление, будто к широкому одутловатому лицу прилепили шляпу, которая слишком мала.

Я снова похлопал по карману. Казалось, глаза у секретарши стали ярче.

– Я могу передать это и расписаться, – предложила она не очень уверенно.

– Нет, лично в руки. Мы так договорились.

– «Мы» – это…?

– Это семейное дело. Мистер Джозеф Маклайам. Эйлин Парланд.

Я заметил испуг в ее глазах, когда я произносил эти имена. Она тревожно огляделась, взяла трубку телефона и тихо заговорила. Несколько раз послышалось слово «извините», потом она повесила трубку. Глубоко вздохнув, выползла из-за стойки, тяжелой походкой пересекла фойе и исчезла в лифте. Я склонился над стойкой, чтобы посмотреть, что кроме шоколада занимало ее внимание. Около клавиатуры лежал сборник кроссвордов, страницы которого были запачканы шоколадом и исписаны крупным детским почерком. Мне стало жалко эту женщину и стыдно за себя – именно в таком порядке чувства следовали во всех разводах клиентов, с которыми я работал.

К тому времени, когда секретарша вернулась, я пересчитал деньги в конверте. Барбара Доусон явно хотела у меня что-то купить: молчание, одобрение вердикта по поводу самоубийства сына, согласие оставить Линду в покое или уж не знаю что. По крайней мере, за это «что-то» она заплатила мне двадцать тысяч. Даже если вы можете себе такое позволить, это все равно большие деньги.

Секретарша тяжело опустилась на свое место за стойкой. Лицо ее горело, голова поникла, она тяжело дышала. Зашуршали фантики, и она поднесла руку ко рту.

– Последний этаж, пройдете через стеклянную дверь, последняя дверь по коридору, – объяснила она глухим голосом.

Пока я поднимался в лифте, снизу доносился грохот и лязг. Я подумал о теле, которое пролежало двадцать лет в бетоне: неужели это мой отец? По времени совпадало, но сама идея мне не нравилась: может, он в Австралии, живет с новой семьей; или бродяжничает на улицах Лондона; а может, ремонтирует моторы в каком-нибудь гараже в Бразилии. Я очутился в Дублине только потому, что надеялся встретить его: здесь я его оставил, почти сразу после того, как он оставил меня. Но он мог быть где угодно; скорее всего, отец был жив – думать иначе мне не хотелось.

За столом рядом с кабинетом Джеймса Керни сидела худощавая женщина за шестьдесят, одетая в бежево-желтые одежды, с копной седых волос. Я подошел, она встала и спросила:

– Мистер Парланд?

Я не стал разуверять. На лице ее сохранились остатки былого очарования, она представилась: миссис Мак-Эвой. Потом, не обращая внимания на посетителей, ожидавших приема в серых креслах, провела меня прямо к Керни и быстро вышла из кабинета.