Дурная

– Никто не может говорить о моем ребенке подобных гадостей, – прорычала, борясь с искрящимся вращением в глазах. Господи, да что со мной творится? Но полтора месяца совместной жизни с предателем, дали мне гораздо больше, чем даже я предполагала. – Камня на камне не оставлю от вашей богадельни. Мой мальчик на голову выше вас. А члены пусть гордятся, что Лешка сел за одну парту с их отпрысками. Он благороднее и судя по всему умнее многих из них, и вас, в том числе.

Я уставилась в брылястое лицо директора, хватающего воздух ртом, словно выбросившийся на сушу сом, и ощерилась в улыбке. Еще немного и я свалюсь на пол этого пафосного кабинета.

– Так, все, – перебила меня Ольга Константинолвана, поднявшись с насиженного места, – уважаемый, оставьте нас. Я должна побеседовать с госпожой Боярцевой.

– Это переходит все рамки… – взвился мордатый служитель науки. Черт, как его вообще допустили до работы с детьми? Ему бы в зоопарке носорогом работать. Там самое место.

– Вы не поняли. Это не просьба. Я служитель закона. И кабинет этот мне нужен не для послеобеденного чаепития, – улыбочка Горгоны, заигравшая на ее лице, немного остудила мою ярость. Точнее, настроение мое снова развернуло в сторону плаксивого дебилизма. – Своим неповиновением вы препятствуете моей работе? Я имею право открыть против вас сначала административное дело, а потом…

– Совсем обнаглели, я буду жаловаться. До верхов дойду. Превратили элитный лицей черте во что, – хрюкнул свиноподобный мужик и потопал к тяжелой двери, стоящей, наверняка, как вся Лехина предыдущая школа вместе с учительской месячной зарплатой.

Есть такие моменты, когда ты чувствуешь себя песчинкой в пустынной буре. Тебя вертит неодолимая сила, отбирает возможность сопротивляться. Крутит в завихрениях, и ты уже не осознаешь, где небо, где земля, и вообще, существует ли в реальности этот мир.

Сейчас я казалась себе такой маленько и незначительной песчинкой, которую затянуло в воронку ее собственной глупости и бессилия.

– Даная, послушайте, – Ольга Константиновна сунула мне в руки тяжелый стакан, до краев наполненный водой. Я жадно присосалась к подношению, больно ударившись зубами о край посудины. Осушила ее в два глотка и уже более осмысленно посмотрела на свою собеседницу. Лешка сидел на диване рядом и рассматривал узор на ковре, лежащем на полу. – Из вас выйдет прекрасная мать, когда-нибудь. А Лешка…

– Леша мой ребенок, – пролепетала я, – пожалуйста. Не отбирайте его у меня.

– Он не был вашим никогда, – мягко улыбнулась Горгона, взяв меня за руку. Черт, да не нужно мне ее участие. У меня мир рухнул, а эта женщина доламывает развалины, топчет своими дешевыми туфельками.

– Это я виноват, – снова хлюпнул носом Лешка. – Данька, я как лучше хотел. Ты мне помогла, я решил тебе добро вернуть. Думал, помогу тебе с работой, а потом расскажу правду, ты уйдешь и все. А не смог. Не смог, потому что размечтался. Мне показалось у нас семья настоящая. У меня такой никогда не было.

– Подожди, я не понимаю, – прохрипела я, глядя на моего мальчика, блестящего, полными слез, глазенками.

– Даная, я троюродная сестра Ларисы. Я настоящий опекун Лешки, – голос Ольги Константиновны дрогнул. – Мы очень дружны были. И она, перед тем как… – замялась эта странная женщина, пытаясь проглотить свою боль, – уйти. Ее последней волей было, чтобы Леша с отцом познакомился. Мы не ожидали, что все так далеко зайдет. Я дура, конечно, повелась на этот идиотизм. Просто Леша, впервые после потери, казался счастливым. А тут и дед его заболел. Я на работе живу. Подумала, что…

– Вы больная? Господи, он же мальчик. Не игрушка, не собачка, не котенок. Он просто маленький несчастный ребенок, – мой шепот превратился в истеричный крик. – Играть судьбой маленького человечка бессердечно. Вы отправили его к незнакомому человеку? А вдруг он бы его просто не принял, вы об этом думали? А если бы…

– В метрике Лехи прочерк, – скривилась Горгона, выслушав мою истерику с каменным лицом. – Ларка всю жизнь ждала. Целую жизнь, в которой кроме боли не было ничего. Под конец она перестала глотать, двигаться, самостоятельно испражняться. Но мозг у нее работал на зависть многим. И единственным ее желанием было, чтобы ее сын был счастлив. Она то точно знала Боярцева, как никто. Не вам меня судить, Даная. Я исполнила волю сестры. Моя вина лишь в том, что я позволила себе слабость и повелась на уговоры Лехи. Вы просто для него стали спасением. Вы… Я виновата, только в том, что моя любовь к ребенку взяла верх над разумом. Простите меня. А прочерк. Он прочерк и есть. Тут уж ничего не поделаешь. Боярцев отказался от вас. Бумаги пришли в отдел, я должна реагировать.

– Ты теперь меня ненавидишь? – тихий голосок выбил из меня остатки воздуха.

– Леша, мой родной, дурачок, – я посмотрела на мальчика, сжавшегося, похожего на напуганного воробышка. – Разве такое возможно? Я никому тебя не отдам, слышишь?

– Тебе придется, – улыбнулся мой ребенок. – Знаешь, я надеру задницу этому Лосю, как обещал. Ненавижу его. Слышишь? Никогда не прощу предателя.