Дурнишкес

Наверное, только в одном мы сошлись бы без споров: нет для человека ничего страшнее, чем видеть, как правдами и неправдами возвышают его обидчиков, как обманутое ими общество несправедливо раздаёт тем негодяям плоды его трудов, как срывают с него, будто тряпку, заслуженную им славу, а потом используют её в качестве мочалки для отмывания своих грязных горшков.

Несправедливая дурная слава - неиссякаемый источник, вызывающий постоянную тошноту и возбуждающий жажду мести в порядочных людях. Своей отравленной жижей он часто выбивает из колеи даже самых безобидных людей. А сколько потом потребуется усилий воли доброго человека для того, чтобы укротить в себе эту священную жажду! Тем более что порядочный человек понимает: амбиции - последнее прибежище неудачников, последняя возможность хоть как-то выкарабкаться из породившей их пустоты, в которой нет места для совести, стыда, чувства меры и ответственности. Незаслуженные почести для такого ущербного человека - словно припарка, словно пилюля, утоляющая непрестанную боль от ощущения врождённой неполноценности.

Вот почему такие духовные инвалиды особенно ненавидят людей, перед талантами которых они вынуждены капитулировать, поскольку талант - это истина. Истина особенная! Она зарождается в воображении и мыслях многих людей, и, под действием извечного закона сохранения, никуда не исчезает, снова появляясь в мыслях одного или нескольких людей. Эта истина - тяжкое бремя, которое природа взваливает на своего избранника.

Я не могу жаловаться на жизнь. Если честно, я -баловень судьбы. Жизнь не раз, и не два предлагала мне большую и блестящую карьеру, но одновременно с таким подарком подбрасывала довесок в виде откровения истины и голоса совести: а что же дальше? Буквально припирала к стенке - выбирай: богатство и почёт либо истина? Поэтому на закате своей жизни могу смело утверждать, что я ни разу не протягивал рук в сторону предлагавшихся мне суетных богатства и почестей и всегда выбирал истину, как её тогда понимал и как её тогда почитал.

Разумеется, бывали и колебания. Жить легко и красиво - не просто соблазн, это заложенный природой в каждом живом существе инстинкт - стремление к верховенству над другими. Однако непонятно откуда появляющееся желание, скорее всего, запрограммированное в генах, - стремиться к истине, помогать другим ориентироваться в жизни - всегда брало верх. И в определённые периоды моей жизни становилось тяжкой, почти непосильной ношей, которая всё же отнимала у меня гораздо меньше, чем давала.

- Для чего тебе всё это? - выговаривала мама. Так же выговаривает жена, дети, и уже один раз - даже внучка.

На такой вопрос мне нечего ответить, чувствую себя виноватым в том, что руками своих недругов обидел родных, но, когда снова начинаю писать, опять получается всё та же музыка. Наверное, иначе я не могу, не умею. Я прекрасно понимаю, что толпа в абсурд поверит скорее, чем в истину и логику, понимаю: чем больше полагаешься на человеческую глупость, тем больше шансов на выигрыш. И понимание этого выворачивает меня наизнанку, всеми фибрами души я чувствую, что настоящего счастья в жизни невозможно достичь, шагая по головам других.

Судьбы и время всё сглаживают, но им неведома жалость, и очень часто, проверяя человека, они вынуждают его, более доброго и менее виновного, расплачиваться за выходки гораздо худшего и более виновного товарища. Это осмысленный Дарвиным закон природы.

И я, из желания оставаться великодушным, расплачивался за негодяев, замалчивал их проступки, иногда принимал их делишки на себя, а после расплачивался за это наличными. До тех пор, пока не понял, что, вырастая в их глазах, я постепенно увязаю в их трясине, замешанной на меду и вине, и становлюсь похожим на них. Такая перспектива заставила меня оставить мысли о какой-либо карьере и на все времена возвратиться в литературу.

Величайшее, массовое одурачивание народа я прочувствовал и пережил в пору “Саюдиса”, когда изготовившиеся к захвату власти негодяи налево и направо раздавали библейские посулы и старались привлечь на свою сторону как можно больше порядочных, всеми уважаемых, но наивных деятелей, с тем, чтобы впоследствии, примелькавшись на глазах у масс в их обществе, можно было бы их предать и избавиться от них на все времена. В число таких идиотов попал и я. В своё время эти негодяи, от страха валившие себе в портки, провозглашали меня чуть ли не святым.

Истерички подходили ко мне и просили разрешения прикоснуться, как к святому, а потом те же самые патриотки, ведомые окрепшими параноиками, плевали мне в лицо, безжалостно преследовали мою семью и, собравшись под окнами, орали: позор, позор, позор!

Помнится, как специалист по голодовкам Пятрас Цидзикас обозвал меня негодяем и выродком народа, а теперь он мне говорит:

-    Даже озверевшие тюремные педерасты, которые пожирают сердца молодых девушек, человечнее членов нашего Сейма.