Дурное начало (СИ)

— Именно так. Церковь… Как организация — нечто большее и, вместе с тем, нечто меньшее, чем вера в любовь Создателя. Здесь жива забота о сиротах, о больных, ущербных. Помощь во времена голода или болезней. Защита от сверхъестественной мерзости. Но так же амбиции и цели, которые тяжело сопоставлять со смыслами, лежащими в основе Песни света. Вышестоящие иерархи поставили перед Матерью Лотеринга цель — настроить людей против текущего Эрла. Возможно за этим стояли благие намерения, но мне о том неведомо. Зато известно, каким тяжелым грузом это легло на сердце доброй и смиренной женщины. Все, что та по началу осмелилась сделать — притормозить наиболее спорные и неоднозначные решения Эрла Брюленда. Не думаю, что это в конечном итоге привело бы к печальным последствиям, если бы Эрл не ушел с армией короля, забрав с собой стражу, защищавшую каждое поселение эрлинга. Глава местного храма публично выступила против этого. Но… Странным образом это послужило толчком для Сэра Эву, долгое время не выходящего из тени текущего Командора Корпуса Храмовников Лотеринга. С появлением банды тот невзначай переложил вину за страдания жителей на действия Эрла. В ответ на стремление Командора защитить людей — тот высказал разумные доводы о необходимости выполнять задачи стоящие именно перед Храмовниками, а не перед стражей. Растущие сомнения побудили Мать удержать Храмовников в поселении. А затем противостоять Старейшине, просившей о скорейшем начале сбора урожая. Затем, внезапно, обнаружились отступники. Вопреки всему, Сэр Эву каждый раз появлялся в нужное время в нужном месте. Теперь знаю, в обоих случаях то были безобидные люди. А Сэр Эву просто воспользовался дубиной страха и предубеждений. Вернувшийся Эрл не принес славной победы, высказал абсурдные требования по вывозу запасов провианта на север и вновь отбыл, бросив подданных и вассалов позади. Хасинд у храма? Это Сэр Эву выразил мысль, что нет смысла искать конфликтов с южанами бегущими от Мора. Потерявшие совесть торговцы? Тот усомнился в чистоте намерений по экспроприации собственности честных людей. И печальный итог — взявшийся непонятно откуда кунари. Тот вырезал семью и зачем-то сдался без боя. Сэр Эву поделился мнением, убийца — пугало для добропорядочных жителей, монстр, запятнанный кровью невинных. Я пыталась поговорить с Матерью… В конечном счете — эту проблему должен решать Эрл, не Церковь. Но… Но раздутую уже безмерно убежденность в том — кому должно управлять Лотерингом поколебать не удалось. Некоторых сестер, что поглупее, отправили рассказывать людям о зверстве, устроенном кунари. Возвращаясь к зареву… То самосуд, устроенный Матерью на потребу разгоряченной и испуганной толпе, в котором заживо сжигают «монстра». Плевать на кунари. Но вместе с ним в том огне сгорел хороший человек. Иногда мы стоим перед распутьем, не решаясь пойти одной из двух дорог. А сделав шаг — успокаиваем себя, что сможем вернуться и решить иначе. Однако с каждым новом шагом переиграть становится сложнее. Моя тревога — в силах ли вернуть Мать на распутье и указать той иной путь.

Морриган немного помолчала и, подняв к глазам онемевшие в воде пальцы, произнесла.

— Мысль моя в том, что на собственные ошибки больше внимания следует обращать. Чужих не счесть. Исправить их пытаться — что с ветром в борьбу вступать. Благородство, по мне, больше игра для сытых, нежели путь достойный выбора. Но… Конечно, взгляды наши различны. Когда вернешься — попытайся. Кажется… Ответ на тот вопрос ориентиром для пути послужит.

— Совет не хуже прочих. Но как бы то ни было — это не меняет моих первоначальных намерений.

— Выходит, видения важней ответов?

Едва заметно в темноте покачав головой, Лелиана прикусила губу и тихо произнесла.

— Они спасают заблудшую овцу от смерти в сомненьях на перепутье. Страх погибнуть бессмысленно и бесполезно, так ничего и не выбрав — сильнее других проблем.

— Такое объяснение принимаю. Честнее, чем бред об избранности.

С десяток минут в лодке царило молчание, прежде чем над водой разнесся негромкий, но чистый мелодичный голос Лелианы:

     «Мне кажется, что я — свой собственный палач,

     И кровь моя журчит, как мелодичный плач,

     И долгий шёпот чьих ритмических рыданий

     Я слышу, только где очаг моих страданий?

     По городу течёт кровавая река,

     Брусчатку в острова уж превратив пока…»^[1]

Внезапно оборвав мрачной интонации напев, девушка замолчала. Но в этот раз полог тишины окутал лодку ненадолго, разорванный тихим голосом Бетани.

— Красиво. И печально. Не подумала бы, что вечно солнечная и теплая Лелиана обладает подобной стороной.

Темнота надежно спрятала выражение лица «сестры», но каждый ощутил как на том расцвела широкая улыбка. И только воображению подвластно было дорисовать эмоции сокрытые черной вуалью — печаль, сожаление или нечто иное. Тем временем юная чародейка продолжила, аккуратно, будто пробуя на вкус, задав вопрос.

— Значит… Сэр Эву спланировал те убийства… отступников?