Дурной договор

Радостный, Левко пошел к Харитону, чтобы испросить благословения на замышленные им подвиги. Да только что он получил такой ответ, что не ожидал никакого ответа. Отец разозлился, и его уж и слушать было нельзя. «И ты смеешь говорить, что тебе приспичило? — вскричал он. — Знай, что и ты, собачий сын, не меньше меня, как петуха, будешь знать, что такое хорошие девки! А ты же — ни кола, ни бугу, а я тебе в рожу еще наплюю!» — кричал он, махая руками, притопывая ими так, что бедный Левко чуть не плакал. Потом каялся, говорил, что Левко хорош, но он не достоин для такого дела, и не позволит ему сделаться самому хозяином. Да и рано девке: лет семнадцати нет еще, еще дитя, ничего не знает, ни телом, ни душой. Еще бог знает чего не наговорил! Выгнал его, скалкой, и сказать стыдно… А у самого сердце так и колотится! Видно, что любит свое дитя, аж душа стонет вся, якшно страшно, но не может дочь отдать в руки к Левко.

Расстроенный Левко, которому, казалось, и в мысль не приходило, что может случиться такая история, решился на другой план и, собравшись с силами, понесся в глухой темноте ночи к Басаврюку. Хотел он совета, но знал, что нельзя связываться с ним: что-то делается с ним, как будто невидимою паутиною, и во сне тому не было совсем понятно, чего он так боялся, чтобы как бы то ни было тягостно и что единственная радость эта, близкая к нему, была одна из причин, по которой он не хотел терять времени и не хотел тревожиться в эту минуту. Он шел тихо, почти без боязни, по лесу, углубился в чащу ив и лоз, в густую, тяжелую, как уголь, в которой не было ни одной тени. Как сквозь тяжелый стенев прорванной двери и сквозь лес, ничего не видя, следовал за ним какой — то неясный звук, так будто бы кто-то бежал впопыхах, возился там и стучал сапогами. У самой хаты Басаврюка Левко спрятался за терновник, и увидел, что из лесу выходит Харитон и заходит в хату. Сердце у Левко замерло. Заинтригованный, стал он наконец подходить к хате, стал у окна, все так же неподвижно, так, что его глаза глядели на нечистого.

Из услышанного он узнал о договоре Харитона с нечистым; договор этот был сделан, кажется, пятнадцать лет назад. Что ж делать, мол, дочь нужно было растить, да замуж хорошо выдать, а он ни на что не годится! И будто бы уж ничего не осталось, если бы ему точно, как нарочно, не случилась повстречать Басаврюка. Дурень! Дурень! В самом деле, будто дитя какое-нибудь трехлетнее, несчастное, готовое, можно сказать, отбросив всякое помышление, стоять на коленях, не зная, чем расплатиться придется. Но нет, невмочь уже пересилить себя! Пора положить конец всему: пропадай душа, но дочка пусть будет счастлива. Обещал Басаврюк помочь маленько; а Харитон думает, что только пугает нечистая сила. Договор самой кровью подписали, да ритуал такой колдовской совершили, что и знать нельзя, где и в чем его сила. Да только по договору пекарь стал печь самые лучшие в мире пряники да пироги, от пьянства излечился; но как только дочь его замуж выходит, он сам умирает, причем душа его достается нечистому, потому что он хочет, чтобы все отдали ее на вечное угнетение. Посему теперь Харитон молит Басаврюка сменить договор, ибо герой наш, как сам выражался, понимает, что история для него была только одна. Мол, пропал ни за что, ни про что. Денег предлагал, что угодно, только Басаврюку все без надобности: он, точно, в ус не дует, да посмеивается только. — Что ж, мол, такое?

А он сказал: «Так и так, либо замуж выдавай, коли счастья своего ты не знаешь, либо дочь твоя несчастной будет. Само собою разумеется, что не мое дело решить, какова ей судьба; а я не хочу и думать: мне все равно!»

Перепугавшийся Левко, когда это увидел, очнувшись от своего изумления, осенил себя крестным знамением и, что есть мочи, ринулся прочь от избы колдуна. Понял он, что не со злобы гнал его Харитон, а лишь бы только пожить на свете. И дочь бы рад отдать, только не знает, как бы оплошность свою исправить. Мало ли чего не передумал в эти дни! Но душу отдавать никак нельзя. Если человеку приходит последняя крайность, он запасается потом терпением и ходит везде, как рыболов в плавании, лишь бы отыскать в нем то, что ему необходимо.

Два дня Левко не находил себе места; однако же, несмотря на беспокойство, он чувствовал, что в несколько часов уже был не в силах более перенесть этого. Он чувствовал, что в поле холодно, и шинели нет, стал кричать, но голос, казалось, и не думал долетать до чьих-нибудь ушей.

Подошел он к одному из возов, взлез на него и лег на спину, подложивши себе под голову сложенные назад руки; но не мог заснуть и долго глядел на небо. Оно все было открыто пред ним; чисто и прозрачно было в воздухе. Гущина звезд, составлявшая млечный путь, поясом переходившая по небу, вся была залита светом. Временами Левко как будто позабывался, и какой — то легкий туман дремоты заслонял на миг пред ним небо. Но скоро в чудной ясности стали простираться весла его мысли, и вместе с тем легкая боязнь за жизнь.