Дурной возраст

Люсьен сложил газету. Комплименты комиссара ему были небезразличны, но теперь выкуп перестал быть проблемой. Все это отошло в прошлое. В газете сообщались новости, начиная с прошедшего вечера, что означало, что в момент ее выхода из печати Элиана еще не дала о себе знать. Когда же ей удался побег? Если она сбежала раньше, очевидно, что ничего более срочного для нее не было, как объявиться, звонить, трубить на всех перекрестках о том, что случилось, и полиция уже должна быть на месте. Допустимо, таким образом, что она сбежала рано утром, долго шла пешком, прежде чем ей пришли на помощь. Но даже в таком случае вот уже несколько часов, как она свободна. Несмотря на «недюжинную сообразительность», которую соблаговолил за ним признать комиссар, Люсьен отказывался понимать, что случилось. Вернулся на кухню и принялся допрашивать Марту.

— Никто не приходил?

— Нет.

— И не звонил?

— Было два или три звонка. Больные хотели договориться о приеме.

— Сын вам что-нибудь рассказывал?

— Он просто сказал мне, что дел и суеты выше головы, и, возможно, новости не заставят себя ждать.

Ох уж эти новости! Люсьен долго думал, что за этим стоит. Не исключено, Элиана уже была в полиции. Ее допрашивали. Вели протокол показаний. Уже посылали людей с обыском в хибару. Все в строжайшей тайне, чтобы журналисты не слишком стояли над душой. Затем офицер полиции Шеро ездил в госпиталь и незаметно беседовал с доктором Шайу. «Часто ли отсутствует ваш сын? Не выглядит ли он озабоченным? Много ли расходует денег?» И так далее, и тому подобное. Ибо действовать надобно осмотрительно. Речь-то ведь идет о несовершеннолетнем. В подобных случаях прежде всего обращаются к родителям. Уже около полудня. Скорее всего полиция недалеко.

В половине первого позвонил доктор:

— Не ждите меня. Вернусь поздно.

Люсьен подошел к телефону.

— Что-то неладно? — спросил он.

— Нисколько. Просто я задерживаюсь.

— Кто тебя задерживает?

— Что значит кто? Надо присутствовать на операции, которая продлится долго, вот и все. Как ты, у тебя все в порядке?

— Все.

— Скажи Марте, что я не буду обедать дома. Когда вернусь, хватит и бутерброда.

Ладно. Напрасная тревога. В таком случае, что с Элианой? Что она замышляет? Что затевают в уголовной полиции? Кусок в горло не лез. Люсьен решил вернуться в лицей, куда носа не показывал… может, уже дня два. Его отсутствие будет замечено, а это ни к чему. Он пожал плечами. Будто это отсутствие в состоянии что-то добавить к тому, что уже есть. Мальчишество. Он прошел мимо гаража Корбино, где металлические ставни были опущены. На приколотой к двери картонке написано: Закрыто ввиду похорон. Кристоф, однако, продолжал хлопотать у бензоколонки.

— Никто не приходил? — спросил Люсьен.

— Сейчас народу немного, — сказал Кристоф.

— Я не о клиентах. Я имел в виду других людей, не клиентов.

Кристоф посмотрел на него с изумлением.

— Нет. У ребят из страхового агентства работа окончилась. Все нормально. Все идет своим чередом.

Люсьен не настаивал. Он прикинул, что есть еще время доехать до квартала, где жила Элиана. Может, там что-то удастся разузнать. Место, однако, показалось таким же спокойным, как обычно. Малолитражка по-прежнему на месте. Где же Элиана? Может, прячется? От ожидания и тревоги нарастало какое-то прозорливое отчаяние, которое он чувствовал, как лихорадку. Покончить с собой! Единственное мужественное решение. Но пока что рано. Прежде надо знать. Кстати, в лицее могла работать полиция. Разве инспектор Шеро не сказал, что вернется?

Люсьен отправился в лицей. Но никто не вызвал его ни с урока французского, ни с истории. Удалось выяснить, что на церемонии погребения Эрве на Восточном кладбище будет присутствовать делегация учащихся. Погребение было назначено на завтра, пятнадцать часов.

Как неприкаянный, он повернул домой, включил приемник: каждый час давались экстренные сообщения. Если бы Элиана обнаружилась, новость сообщили бы тотчас же. Ни слова. Встреча Президента Республики с германским канцлером… Забастовка работников метрополитена… Спад воды в Луаре… «Пусть приходят! Пусть арестуют, и довольно об этом!» Он то ходил по комнате из конца в конец, то валился на постель, повторял движения и жесты, которые, наверное, пришлось бы делать в камере. Долгие годы. Лучше уж околеть. Наступил вечер. Он то и дело сжимал кулаки. «Но что она делает? Боже, что она делает?».