Дурнушка

Сколько раз давала я себе слово похоронить все мои надежды на счастливое будущее, свыкнуться со скромной долей никому ненужной девушки и всю мою жизнь посвятить моим бедным, ничего не требуя, ни к чему не стремясь и ничего не жалея! А между тем мое сердце сладко сжимается, светлые грезы толпятся в голове и грудь ноет от смутного и неведомого предчувствия далекого, туманного счастья… 

II

Вчера был вечер в доме моей родственницы. За мной заехала со своей компаньонкой моя кузина Лили, прошлой весною окончившая институт вместе со мной.

Я не люблю входить в бальный зал рядом с нею. Лили красавица в полном смысле слова и этим как бы подчеркивает еще больше мое безобразие, когда мы бываем где-нибудь вдвоем.

Но tante Lise хотела, чтобы я выезжала с моей очаровательной кузиной и ее компаньонкой, и я поспешила исполнить волю тети.

На меня надели бальное платье, очень дорогое и очень скромное на взгляд. Tante Lise всегда старается одеть меня так: очень дорого и очень скромно.

Платье жало подмышками, но я боялась говорить об этом, потому, что портниха-француженка, то и дело сочувственно-насмешливо поглядывала на меня во все время примерки. Мне так и казалось, что вот-вот она скажет: "Rien ne peut aller a une personne, aussi laide que ca"*[1]. Но портниха ничего не говорила, потому, что брала сто рублей за фасон. Я напрасно боялась.

Когда Лили увидела меня всю в белом с веткой нарцисса на черных жестких волосах, она вскинула лорнетку на свой хорошенький носик, причем глаза ее сделались любопытными и круглыми, как у совы.

— Pas mal du tout[2], — процедила она сквозь зубы в то время, как ее круглые глаза говорили:

"Можно ли быть настолько безобразной, бедная Тася!"

И тотчас она стала торопливо натягивать перчатки на свои точеные пальчики.

Я поспешила в прихожую, стараясь не поднимать глаз, чтобы, не поймать своего изображение в попадавшихся мне по пути зеркалах.

Бал у баронессы X. всегда считался лучшим балом сезона. Ее дом — один из первых домов в столице.

Когда мы вошли в зал, там собралось уже много гостей. Это меня порадовало. Я не люблю приезжать из первых, потому, что в маленьком обществе мои недостатки выступают рельефнее.

Нас встретила дочь хозяйки добрая, милая девушка баронесса Кити с поэтичным лицом Ундины и совершенно золотыми волосами. Она крепко пожала. мне руку и выразила надежду, что я не буду скучать.

Но в этот вечер судьба мне решительно не благоприятствовала. Был ли тому виною нарядный костюм Лили, присланный на днях из Парижа, или ее задорное хорошенькое личико, но все внимание зала, когда мы входили, было обращено на нас.

Побледневшая под этим перекрестным огнем насмешливых и любопытных взглядов, пробиралась я, поминутно спотыкаясь о чужие шлейфы, в дальний уголок зала.

Здесь было меньше народа. И, спрятавшись за трельяжем, я могла, никем не замеченная, наблюдать за тем, что происходило кругом.

Это был чудесный бал. У нас в институте не было ничего подобного. Я не видела на наших казенных балах ни такого оживленья, ни таких роскошных костюмов. А музыка? Мне искренне казалось, что маленький человек, сидевший за роялем, играл, как Рубинштейн, все эти вальсы, мазурки и кадрили.

Обо мне все позабыли, и я могла спокойно наблюдать и за всем происходившим вокруг меня.

Вот несется Вива, брат Лили, красивый, нарядный паж, очень веселый и остроумный.

Он плавно кружится по паркету в такт чудной музыке со своей дамой — стройной, бледной девушкой баронессой X.

Вот несется в вихре вальса с высоким офицером, его сестра, разгоревшаяся от танца, сияя светлыми глазками.

И я любуюсь ею и завидую ей.

Как я хотела бы иметь ее изящный облик, чтобы обладать правом нестись так, в вихре вальса, как беспечная птичка или мотылек.

— M-elle Natalie, вы не танцуете второй кадрили?

Я вздрагиваю от неожиданности. Передо мной Кити с доброй улыбкой и веткою иммортели на темных волосах.

— Нет, — говорю я, и лицо мое выражает страдание.

Я постоянно страдаю, когда мне подводят кавалеров. Как-то раз, шутя и дурачась, Вива изображал в лицах, как любезная хозяйка дома чуть ли не насильно подводит кавалеров для некрасивых девиц, усевшихся вдоль стенок в бальной зале. Это было так забавно, что все смеялись, позабыв, очевидно, о моем присутствии.

Потом, когда опомнились, было уже поздно. Я рыдала навзрыд, а Вива, проклиная свою неосторожность, просил у меня прощение. Но исправить сделанное было нельзя.

С тех пор я смотрю на представляемого мне кавалера, как на своего личного врага, и тут же попутно негодую на tante Lise, заставляющей меня ездить по балам, которые я ненавижу.

И опять прежняя пытка.

Молоденькая баронесса подводит ко мне какого-то штатского со стеклышком в глазу и бриллиантовой булавкой, в модном галстуке.

— Enchnte, mademoiselle[3], — говорит он заученную фразу, но лицо его выражает при этом такое откровенное отчаяние, что, как мне не горько на душе, хочется смеяться.

И я желая быть доброй, спасаю штатского со стеклышком в глазу и бриллиантовой булавкой.