Дурнушка

— Здравствуйте, — чуть-чуть приподняв круглую меховую шапочку, произнес он.

Я смутилась. Смутилась, во-первых, потому, что не ожидала его увидеть, а во-вторых, от присутствия Вареньки, удивленно вскинувшей на незнакомого ей господина свои подслеповатые глазки. Но отступать было поздно. Водов освободил свою правую руку от теплой перчатки и протянул ее мне.

Я робко подала свою.

— Славный день, — проговорил он и пошел рядом со мною, стараясь соразмерить свои шаги с моими.

На набережной было много знакомых, проезжающих в экипажах и прогуливающихся по гранитным плитам берега, и все они, как мне, по крайней мере, казалось, и мужчины, и дамы, с одинаковым изумлением поглядывали на меня и незнакомого им моего спутника.

Сначала я смущалась и краснела ежеминутно, но Водов сумел заставить меня позабыть и о праздной толпе, и о досаждающих взглядах, просто сказав:

— Я прочел вашу повесть.

— И? — замирая от волнения, спросила я.

— И… не поверил, что это написали вы, — в тон мне отвечал он с улыбкой.

— Но почему?

— Во-первых, простите, но в ней не видно молодости… Такую вещь должен был бы написать очень долго проживший на белом свете и много горя видевший от жизни человек. Каждая строка в нем, в вашем "Сне девушки", дышит правдой, но такой болезненной, такой вымученной правдой, которую трудно ждать от такого ребенка, как вы. И потом, многие штрихи так ярки и сильны, что повесть производит сильное впечатление.

— Но уверяю вас, — рассмеялась я невольно моему оправданию, — эта вещь написана мною!

— Верю и радуюсь! Ваш "Сон" — вещь далеко не обыкновенная, к тому же талантливая… Предсказываю вам, со временем вы будете большая знаменитость.

Он улыбнулся, но глаза его были серьезны, почти строги. У меня захватило дыхание.

— А мне чуть ли не запретили писать, — через минутное молчание пожаловалась я.

— Кто?

— Близкие… Tante Lise, моя воспитательница.

— Вы сирота?

— Да.

— И богатая сирота, потому что отказывались от гонорара, как мне передавал редактор, — и глаза его насмешливо сощурились.

— Ну, да, — пробормотала я, — мне казалось, что есть много людей… писателей… нуждающихся, бедных, которым нужны деньги, а я, вполне обеспеченная, слишком даже, отбиваю у них заработок.

— Вот вы какая добрая! — улыбнулся Водов. — У нас редко кто заботится о других. Потому-то и нет настоящего счастья на свете. Люди завидуя друг другу, теснят один другого, мешают жить друг другу. А между тем мир велик и места, и дела всем хватит. Если бы я писал так молодо, свежо и сильно, как вы написали ваш "Сон девушки", я был бы очень счастлив.

— Но вы так чудесно пишете сами! Вы написали такую чудную вещь! — искренне вырвалось у меня.

— Какую?

— "Ночь в лагунах".

— Э, полноте, это слабейшая… Я не профессиональный поэт, я романист. Ну, так, видите ли, я пишу много и пишу сильно и хорошо. Я это и сам чувствую, чувствуют и другие. А знаете ли почему? Я пишу тогда только, когда мне хочется, когда нахлынет волна вдохновенья и нет сил с нею справиться, когда душа ноет и томится от чего-то неясного и ожидая чего-то хорошего, светлого, крупного!

Он говорил горячо, взволнованно. Его глаза блестели ярче.

"Зачем он говорит мне все это, со второй встречи знакомства? И что может быть общего между мною и им?"

— Сергей Вадимович, — начала я нерешительно, — зачем вы мне это говорите?

Он посмотрел на меня недоумевающе, как бы проснувшись и увидя меня впервые.

— Зачем, — переспросил он как бы бессознательно и после минуты молчания добавил, — право, не знаю, но мне показалось, княжна, что вы лучше, нежели кто-либо другой, поймете меня, потому что вы такая светлая и чистая душа, такая чуткая и хорошая! Очень хорошая! — подтвердил он серьезно.

Мое сердце забилось радостно.

Ведь вот же нашелся человек, заметивший мою душу, несмотря на мое уродство! И я почти счастливая вернулась домой.  

IX

Тася, ты знакома с Водовым? — спросила как-то Лили, заехав ко мне перед уроком верховой езды, который она брала в манеже.

— Почем ты знаешь?

— Тебя видели разговаривающей с ним на набережной, не помню кто, кажется, Вива. Но не в этом дело… Видишь ли, Тася, maman устраивает музыкально-вокальный вечер на днях в пользу бедных. И ей хочется, чтобы на нем участвовал Водов, он очень хорошо читает стихи. Мама и я желали бы, чтобы он прочел что-нибудь… Это в пользу приютов. Мы не знакомы с ним; напиши ему ты от имени мамы.

— Но, Лили, — искренне возмутилась я, — ведь нельзя же его нанимать, как тапера!

— Вот глупости! Никто его и не собирается нанимать, дурочка, он должен быть очень счастлив, мы делаем ему честь, приглашая его на наш великосветский вечер. Наконец, ему заплатят за это!

— Но ты пойми, Лили, Водов ничего не возьмет, ему и предлагать нелепо…

— Да ты и не предлагай. Просто попроси его участвовать… Ведь это для бедных.

— Ну, и участвуй сама, — почему-то обиделась я, — а беспокоить знакомого мне человека, да еще с таким большим именем — не рискну. Попроси тетю написать ему. Мне неловко.