Дурные приметы

Евлентьев узнал Самохина далеко не сразу. Тот пришел в какой-то неприметной серой куртке, в синих джинсах, на голове, естественно, была вязаная шапочка. Он стоял у табло расписания поездов, которые отправлялись в сторону Голицына и Можайска или же приходили с той стороны. Руки в карманах, поднятый воротник, замызганные туфли... Нет, ничто в нем не напоминало того крутого парня, с которым он встречался всего сутки назад. Евлентьев какое-то время топтался в стороне, присматриваясь. Настороженность Анастасии передалась ему, и он словно пытался увидеть то, что невозможно было заметить, стоя лицом к лицу.

— Привет, — сказал Евлентьев, пристраиваясь сбоку.

— А, это ты, — не оборачиваясь, произнес Самохин. — Как здоровье?

— Уже лучше. А ты? — Я еще два дня буду терпеть, маяться и проклинать себя за дурость. Три ночи мне нужно отоспать, чтобы окончательно в себя прийти. Прошла только одна...

Пошли прогуляемся.

И Самохин, так и не взглянув на Евлентьева, направился в переход под мостом. Выйдя с противоположной стороны, они свернули влево, по ступенькам поднялись на мост, потом спустились уже к Ленинградскому проспекту. Подойдя к часовому заводу, повернули направо и оказались на совершенно пустой улочке, которая вела к издательству «Правда». Самохин зябко поднял плечи. Лицо его, такое румяное вчера, было небритым, бледным, почти зеленоватым.

— Значит, так, Виталик... Я сегодня плохой, придется тебе немного выручить меня... Ничего сложного, небольшая поездка.

— Куда?

— В Одинцово.

— О, так это совсем рядом, — у Евлентьева с души отлегло, он опасался, что придется нечто грраздо хлопотнее.

Холодный весенний ветер дул прямо в лицо, и оба шли, наклонившись вперед, ссутулившись, сунув руки в карманы.

— Да, полчаса на электричке, — подтвердил Самохин.

— А что там?

— Пара пустяков... Значит, так... Ты выходишь из первого вагона, садишься на автобус номер два и едешь до магазина «Маринка». Остановка так и называется, "Магазин «Маринка». Это будет улица Парковая. Тебе нужен дом четырнадцатый...

— Подожди, запишу, — Евлентьев сунул было руку в карман, но Самохин остановил его. — Не надо... Запоминай.

— Слушай, я чувствую себя Штирлицем! — хохотнул Евлентьев.

— Чувствуй себя кем угодно... Это твое дело, — проговорил Самохин, и Евлентьев явственно уловил в его голосе отчужденность. Жестковато ответил Самохин. Он, видимо, сам понял, что слегка перегнул, и, как бы извиняясь, толкнул Евлентьева плечом. — Ты не имей на меня зуб, ладно? Я сегодня плохой, поэтому могу говорить только о деле, да и то с трудом.

— Понял, — ответил Евлентьев с преувеличенной исполнительностью.

— Так вот... Улица Парковая, дом четырнадцать, квартира двадцать восьмая...

— Кого найти?

— Никого не надо искать.

— Взорвать квартиру и уйти? — Евлентьев никак не мог проникнуться серьезностью Самохина.

— Слушай, Виталик... Значит, так... Кончай хохмить. — Самохин остановился, исподлобья посмотрел на приятеля. — Понял?

— Так точно!

— Вот и хорошо... Пошли назад. Электричка на Одинцово через десять минут.

Найдешь почтовый ящик двадцать восьмой квартиры и сунешь вот этот пакет, — Самохин вынул из внутреннего кармана куртки плотный узкий конверт, напоминающий свернутую в несколько раз газету. — Сунь в карман подальше.

— И все?

— Да, это все. Пока. Задерживаться в подъезде не надо, сразу на станцию и в обратную дорогу. Не вздумай по дороге продавать что-нибудь. У тебя хороший еид, — Самохин окинул взглядом Евлентьева. — Вроде ты есть, вроде тебя нет... Никто не запомнит, не уличит, не опознает.

— А почему это хорошо? Меня что-то подстерегает?

— Видишь ли... Есть вещи, которые надо делать так, чтобы этого никто не видел.

— А если пакет кто-нибудь похитит из ящика? Сейчас это на каждом шагу...

Газеты тащат, письма, рекламные плакатики... Мышей дохлых в ящики подбрасывают, кошачьи какашки...

Теперь Самохин и Евлентьев возвращались другим переходом, который вывел их прямо к шестой платформе, к стоящей с распахнутыми дверями электричке.

— Это твоя, — сказал Самохин. — У тебя есть три минуты, чтобы пройти к первому вагону.

— Вижу, — шутить Евлентьеву расхотелось, он понял, что ответной шутки от Самохина не услышит. Теперь ветер дул им в спину, и они смогли наконец распрямиться.

— Будь здоров, — сказал Самохин, протягивая сухую ладонь. — Вечером звякну.

Похлопав Евлентьева по руке, он повернулся и вошел в здание. Полуподвальный проход выходил прямо на площадь Белорусского вокзала. "Видимо, на стоянке Самохина поджидал «Мерседес», — подумал Евлентьев и, не медля, зашагал к красному светофору, который горел у самого начала платформы, отражаясь в мокрых зеленых вагонах. Уже горел свет, сквозь открытые двери слышался сипловатый, невнятный голос диктора. Суматошно вбегали запоздавшие пассажиры, стараясь успеть захватить место у окна, вжаться в угол и подремать, пока состав будет тащиться до нужной станции.

Привычная картина...