Дурочка

— Уйди с дороги! — закричал бешено. — Уйди!

Толкнул изо всей силы отца. Упал отец, ударился головой об лед. Кровь изо рта показалась.

Ахнул народ.

Но поднялся, шатаясь, отец. Схаркнул кровь, подошел к сыну.

— Чертов сын! — сказал, размахнулся и ударил его по зубам.

Словно бусы, изо рта на лед белые зубы посыпались, жемчугом по льду раскатились.

— А-а-а!!! — страшно закричал сын окровавленным ртом. — Убью!!! — и пошел на отца.

Будто обнявшись, схватились в смертельной схватке отец и сын.

— Наших бьют!!! — закричали с обеих сторон.

И пошла потеха.

Начался кулачный бой.

7

Все смешалось: голые по пояс мужики, комсомольцы в куртках из чертовой черной кожи, бабы в цветастых полушалках, шнырявшие тут и там мальчишки…

Засвистало кругом, закричало.

Застонало потом, заголосило.

Били друг друга со всего плеча, не жалея, будто булатным топором дубы рубили, сырые дубы крековастые:

— И-ах!!! И-ах!!! И-ахх!!!

…Стукнул мужик комсомольца кулаком — в нос.

Утер комсомолец кровь с соплями, ударил мужика подлым ударом — поддых.

Скрючился мужик, глаза выпучил, ртом воздух хватает. Подышал, размахнулся — скулу комсомольцу своротил, с правой стороны на левую. Потом, на кулак поплевав, в ухо врезал.

Зазвенело в ушах у того. Рассердился. Ледышку со льда подобрал, развернулся, ударил со всего маха мужика — прямо в висок. Повалился мужик на лед как подрубленный.

…Ветряной мельницей — краснорожий мельник — посреди толпы стоял.

— Подходи, комсомол!!! — ревел. — Косточки перемелю!

За шиворот комсомольцев, как мешки с мукой, хватал, лбами сталкивал. Трещали, как орехи, головы. Обвисали, как пустые мешки, тела, — тогда их отбрасывал. Летели с высоты пустые тела, падали со стуком на лед.

…Анна Пшеничная — кулаки как тыквы — ринулась в бой. Ухватила комсомольца за рыжий чуб. Молча за чуб комсомольца таскала — туда— сюда, туда-сюда, — приговаривала:

— Человеком будь, человеком будь…

Не выдержал комсомолец, взмолился:

— Маманя! Больно же! Отпусти чуб, мама! — Личико конопатое в плаче скривил.

Пожалела сына, отпустила чуб:

— Человеком будь, Никола!

Отбежал от матери подальше.

— Бога нет! — закричал ей издали.

Погналась Пшеничная Анна опять за сыном.

Поскользнулась, упала, зашиблась, горько заплакала.

…Плач и стон стояли над побоищем, лилась кругом кровь, трещали кости.

Друг бил друга, брат — брата, сын — отца, отец — сына.

Как щепа с сырого дуба летит, валились на лед бойцы.

— Братья! Опомнитесь! Побойтесь Бога! Братья! — ходил между бившимися и взывал к ним отец Василий. — Избави нас, Господи, от ненависти, злобы, немирности и нелюбы… — взывал он к небу. Вставал меж дерущихся: — Братья…

Ослепнув, били его с двух сторон: оттуда и отсюда.

8

Ганна сидела спрятавшись за крест, дрожала.

Вдруг услышала тяжелый, будто удары каменного сердца, топот.

Топот приближался. Ганна выглянула из-за креста.

Во весь опор скакали по льду всадники в военных фуражках.

Подлетели.

— Разойдись! — закричали.

Кнутами били и тех, и других.

Огрели комсомольца: рубец на лице вспух.

— Энкавэдэ, — вслед глядя, угрюмо сказал, утерся.

Конями лежащих на льду топтали.

Один — прямо на Анну Пшеничную шел.

Бросились к коню с одной стороны — отец Василий, с другой — рыжий Никола, схватили коня под уздцы.

Встал на дыбы конь.

Покатился с лошади кубарем всадник.

Тут же налетели на отца Василия и Николу другие всадники, подхватили их под руки, подтащили к проруби, ударили со всей силы кнутовищем по голове, столкнули обоих в черную воду.

Толпа ахнула.

Очнувшись, побежали люди к проруби.

9

Неподвижная лежала черная вода в полынье, стыла.

— Батюшка! Отец Василий! — над полыньей Марья Боканёва плакала, отца Василия дочь духовная.

По льду к полынье Анна Пшеничная ползла.

Подползла, заглянула в бездну.

— Никола! Сынок! — позвала.

Вызывала его из полыньи, будто с гулянки звала, с улицы ужинать.

— Где ты, Никола? Никола!!! — закричала.

И, будто услышав мать, вздохнул кто-то там, на дне. По черной воде пузыри пошли.

Выплыла рыжая голова Николы. Схватила Анна его за рыжий чуб, поднатужилась, вытащила сына. Полежал немного Никола, открыл конопатые глаза.

— Мама, — сказал. — Больно же!

И закрыл глаза.

Заголосила мать.

10

— Разойдись! Разойдись! — закричали энкавэдэшники.

Погнали людей кнутами на берег.

Впереди Анна Пшеничная шла, сына на руках несла. Словно спящий лежал.

Марья Боканёва у полыньи осталась. Сидела у полыньи, словно около могилы отца Василия. На могиле — крест стоял ледяной, сверкал на солнце.

— Пошла! Пошла! — вернулись на конях за Марьей.

— Не пойду! — закричала.

Схватили Марью, через коня положили, повезли.

— Изверги! Изверги! — кричала.

Ганна со всеми побежала.

Один ее догнал, ударил кнутом. Оглянулась: на коне человек со шрамом — тот, из хлева. Увидел ее.

— Ганна? — узнал.

Побежала Ганна на другой берег. Повернул коня, поскакал за ней:

— Постой, Ганна!

На берегу бревна лежали — коню не проехать, — прыгнула на них, побежала.

Остановился с конем у бревен. Спешился. Побежал за ней по бревнам.

Выбежала Ганна в чистое поле. Побежала по насту.

Он за ней побежал, провалился по пояс в снег.

— Я не виноват! — крикнул Ганне вслед. — Нас сюда послали!

Отстал.

11