Дурочкины лоскутки. Старые и новые житийные страницы

Может, и пролетали мимо, над нашей крышей, жаворонки, но, наверное, рано утром, когда я еще спала, и все равно однажды на улице похвалилась:

– А я жаворонков видела!

– Во сне, что ли? – спросила Катька Барсукова, сама соня порядочная.

Показав друг другу языки, мы мирно разошлись.

Весной мама всегда прибаливала, лежала часами на диване. Говорила: давление. Но в жаворонковый день ничего у нее не болело, она была веселой и неутомимой. Знала ли, предчувствовала ли моя дорогая матушка, что уйдет в вечность 22 марта 1999 года – в день прилета жаворонков? Впрямую, конечно, не знала, но Господь каждому дает ведание жизни и смерти, посылает промыслительные знаки, надо только уметь их понимать. Я думаю, мама неспроста любила жаворонков, этих маленьких вестников весны. Они ведь прилетают к нам в день памяти Сорок'a Севастийских мучеников, а матушка умирала именно в этот день в муках, после операции, значит, принята на небо мученицей. Дай, Бог, чтобы крошечные крылышки певчих весенних птиц помогли маминой душе взлететь над землей, оторваться от житейской тяги.

Иногда прожитые мгновения возвращаются сами собой. Видно, взрослая жизнь, жалеючи меня за душевную натруженность, через воспоминания дает силы для продолжения бытия.

Кто-то оставил на подоконнике лестничной площадки старую-престарую глиняную копилку-кошку с покорябанным носом и красным бантом на шее. Такое случается частенько, соседи (и я в том числе) избавляются от ставших ненужными вещей: выбросить – жалко, может, кто-нибудь возьмет в свое владение?

Недавно даже пакет с лекарствами обнаружился. Я удивилась, но из любопытства покопалась в груде початых пузыречков и коробочков: оказалось, все таблетки – от сердечной хвори. Вспомнила, что на днях умерла Людмила Лапина из 93-й квартиры… Кому-то, значит, оставила наследство стариковское, нужное. А мне вот встретилась кошка.

Я погладила темно-глянцевую кошачью спинку, взяла неожиданную диковину в руки и увидела, что кошка хороша: улыбчивая мордочка, кокетливо подведенные, на манер восточных красавиц, глаза…

Главное – копилка была целой, хотя и пустой. Выходит, что деньги в ней никогда не водились, иначе это наивно-сказочное хранилище сокровищ давно бы разлетелось на обычные глиняные черепки. А какая же сказка живет в осколках?

Но эта сказка была все-таки настоящая – живая, пусть и глиняная. Интересно, чья она? Впрочем, заниматься поисками бывших хозяев копилки не хотелось, и я перенесла кошку через порог своей квартиры: добро пожаловать!

Кошка удобно устроилась в прихожей на полке в плетеной корзине, где над перчатками и шарфами издавна владычествуют зонты. Я походила мимо туда-сюда, привыкая к новой жилице, и убедилась: теперь главная в прихожей она, кошка. Что ж, будет сторожихой, тем более, что один кошачий глаз косил на входную дверь, а второй следил за циферблатом настенных часов.

И, кажется, за чем-то еще – невидимым, неслышимым, давно позабытым. В сердце свеж'o запело предчувствие – так бывает, когда я сажусь за письменный стол и раскладываю черновики, выбирая: кто или что проявится нынче на белой бумаге, по моему велению покинув нети на сверканиях времени-пространства души?

Такие детские копилки под видом кошек, собак, арбузов, тыкв или виноградных гроздий водились в каждом, наверное, послевоенном русском доме. Монетки собирались трудно: бегали-то мы тогда не по тротуарам, которых почти не было, а по прибитой башмаками придорожной грязи, а в грязи разве что путного найдешь?

И все-таки нам с братом попадались и копейки, и пятаки, а однажды у клуба Павших борцов я даже нашла свернутую в трубочку двадцатипятирублевку. Похвалилась находкой дома и неожиданно получила выговор от матери:

– Одна копилка на уме! Ну, ладно… Давай-ка деньги сюда, скоро нам уголь покупать!

Конечно, денежки не только под ногами отыскивались – и тети, и сестры, и сами родители нет-нет да и бросали в узкую прорезь детских копилок «ненужную» мелочь.

К Новому году копилки заметно тяжелели, и мы радостно встряхивали их, вслушиваясь в разнобойный монетный звон. А когда наступала заветная новогодняя полночь, отец выносил копилки на двор и разбивал их на заледеневшей дорожке возле порога. Нам оставалось только собрать денежки – наши новогодние подарки.

Но однажды из-за бросовой монетки я чудом осталась жива: в Москве, посреди людской толчеи оторвавшись от материнской руки, кинулась через дорогу, наперерез мчащимся машинам, за ярко блестевшим посреди асфальта гривенником. Из-под смертоносных колес меня вырвал молодой парень и вместе с хорошим подзатыльником сдал на руки плачущей маме. Я совсем не испугалась, лишь заметила, что косичка расплелась:

– Мам, ну что ты плачешь, подожди, надо ленту завязать…

Ох, и заплетала мне тогда мама косу – аж до самого Сталинграда! Она припомнила мне все мои ослушания и проделки и обещала никогда, никогда больше не давать мне спуску…

Под стук вагонных колес и паровозные гудки мы с братом гадали, какое страшное наказание ждет меня дома.