Душа бессмертна (сборник)

— Да как это ты, Верушка!.. А я-то жду жду, уж на поскотине-то дыру проглядела, гляжу с утра до вечера… Хоть бы грамотку какую!.. Ой, да что это я, ведь письмо-то вчерась принесли!..

И Александра Михайловна, охая и прикладывая к глазам передник, начала таскать на стол пироги, творог, молоко.

В комнате, был полусумрак, пахло березовым веником и чисто вымытым полом. Вера с любовью глядела на мать, рассказывала про дорогу, про институт; и ей казалось, что никогда и не было разлуки с домом. Они проговорили до того, когда и так нетемная северная ночь совсем посветлела и за соседним домом послышался стук молотка и отбиваемой косы.

Вера проснулась уже солнечным днем с ощущением чего-то удивительного и хорошего, что случилось только что. Сладко потянулась в постели и вспомнила о том, что она дома в родимой деревне и что это мама, стараясь не разбудить дочку, хлопочет у печки за перегородкой, хлопочет со свежими пирогами.

В распахнутое окошко доносилась из-под карниза веселая возня ласточек. Они свиристели над самым наличником, неутомимые в своем радостном трудолюбии.

Не вставая с кровати, Вера чуть отодвинула движущуюся от слабого ветра марлевую занавесочку и выглянула в палисад. На подоконник упали белые лепестки черемухового цвета. Щурясь от солнышка, она посмотрела на желто-розовое поле, уходящее наклонно к речке, и вся замерла от восторга. Над лугом уже дрожали волнистые круги прозрачного полуденного зноя. Внизу блестела речка, зеленый неподвижный дым прибрежных кустов уходил далеко-далеко, к поскотине. В тихом небе над полем висело большое белое облако, похожее на толстого Деда Мороза. Оно так явственно выделялось на нестерпимой небесной голубизне, так сказочно-рискованно, ни к чему не прикасаясь, застыло в воздухе, что Вера изумленно ойкнула.

Александра Михайловна подошла с тарелкой пирогов к постели.

— Пробудилась, Верушка? А я вот и пирогов тебе напекла. На-ко вот с творогом. Ты, бывало, больно уж любила с творогом-то.

— Ой, мама, у тебя весь нос в муке! — Вера в одной рубашке спрыгнула на пол. Целуя постаревшее лицо матери, она обняла ее, маленькую, пахнущую кухней и чем-то по-родному домашним, забытым.

— Поспала бы еще с дороги, — проговорила Александра Михайловна.

Но Вера уже оделась, а потом босиком с полотенцем и зубным порошком бежала на речку умываться.

Деревня стояла на зеленом бугре, окна домов улыбчиво глядели сверху на речку и поле. Все было зелено, и светло, и тихо, только в траве ковали кузнечики. Справа, как и раньше, бежала к реке строчка изгороди, а за ней волновалось ржаное поле. Слева все те же огороды с начинающей уже цвести картошкой, с куполами старинных рябин и черемух. Тропинку, протоптанную по склону и заросшую терпеливым подорожником, обступали розовые накрапины клевера. Длинные шершавые головки тимофеевки щекотали под коленками и путались в ногах. Внизу, где весной разливались речные воды, разметалось царство желтых купальниц и ветвистых лютиков. Если приглядеться, то можно заметить в этой желтизне малиновые головки приземистых колокольчиков, фиолетовые соцветия петушков и крохотные, но яркие капельки розовой «девичьей красоты».

Вера не утерпела и собрала букетик. Она связала его тонкими стеблями пырея и подбежала к речке. Вот и тот самый камень, с которого всегда берут воду для самоваров. Он все такой же, только кажется не очень большим, и все так же неподвижно стоит около него в заводи зеленый пучеглазый щуренок. Вера сорвала длинную травинку и осторожно опустила один ее конец в воду позади щуренка. Щуренок тут же исчез, а Вера засмеялась: «Что я тебе плохого сделала?»

По воде бегали на тонких ножках легкие водомерчики. Они изредка вылезали на листья водяных лилий и отдыхали. Листья этих лилий, большие, глянцевитые, похожи на зеленые палитры. А если сорвать длинный цветок лилии, то из сочного стебля можно сделать чудесные бусы.

Вера умылась и присела на камне. Вдруг из осоки, что росла у другого берега, выкатились два желтых шарика. Утята потешно водили носами и деловито перебирали лапками в воде. Вера замерла от изумления, но утята так же бесшумно укатились в осоку. Вера вздохнула и, счастливая, пошла в гору по теплой траве.

Дома она налила в стакан воды и поместила туда цветы. Александра Михайловна, не сводя с дочери глаз, рассказывала о нехитрых деревенских событиях.

— Бригадир-от сегодня всех на силос кликал. «Не позагребаешь ли, — говорит, — Михайловна?» — «Да, — я гу, — как бы не позагребала, да ведь Вера у меня приехала».

— А что, мамочка, все еще Петрович у нас бригадиром?

— Полно, какой Петрович! К сыну на Судострой еще в прошлом годе уехал Петрович-то. А бригадиром нонь Ваня Громов.

— Ваня? — Вера почувствовала, как в груди у нее что-то тревожно захолонуло. — Разве Ваня дома живет?

— Да как не дома. Как отслужился в солдатах, так все дома и живет. Женился зимусь. Машу-то из Камешника помнишь ли? Двор перекатил, крышу покрыл. А теперь, говорят, прибыли ждут. Только живут, бабы сказывали, не больно дружно. А чего бы ему еще надо — девка первая славутница была.