Хотя вопрос этот всегда был ключевым, никто не решался его задавать. Запах протухшего человеческого мяса давно стал им привычным, но все они его избегали, будто боялись, что приклеится.
– А Палыч разве скажет? Сюрпризом будет, может, приятным. Он напишет, а мы не приедем после такого, вот и молчит, зараза.
В прихожей взгляду тоже не за что было зацепиться. Галка размотала шарф, внимательно огляделась по сторонам – разве что слишком уж чисто, и обои свежие, пускай старомодные, с розово-бордовыми пионами. У старух обычно пыль лежала плотным серо-пушистым слоем, углы зарастали густой паутиной, дверные ручки липкие, грязные… Наверное, родственники помогали. Чего бы и воспоминания любимой бабушки тогда не забрать?
Одинокая куртка на крючке, запах корвалола, стоптанные, но чисто вымытые ботиночки. Палычу, видимо, тоже надоело ждать, и его взбешенное лицо не сулило ничего хорошего, так что Галка сразу же ринулась в бой:
– Так я и знала, что тут запашина – глаз не открыть! Почему не предупреждаете, когда заявку создаете, а?!
И Палыч, багровый, с оплывшим и бугристым лицом, сдулся. Выдохнул долго, протяжно, буравя Галку взглядом, словно хотел отравить одним несвежим дыханием. Она спокойно смотрела в его глаза навыкате, даже чуть насмешливо кривила губы: да, мы поздновато, но и ты не ангелочек.
Палыч вспыхнул, уцепившись за новое:
– А вы чего ждали, райских лесов и запаха ландышей? Бабулька одинокая, пока запах не пошел, никто и не думал, что она того… Это хорошо, что ноябрь, а то в респираторах ходили бы.
– Отменили масочный режим.
Кристина никак не могла справиться с замком на ботинке и выглядела так, будто вот-вот заорет от малейшего взгляда или движения воздуха. Все обходили ее полукругом, толпились в прихожей, испытывая привычное, но такое приятное предвкушение… Какой будет бабулька на этот раз?
В единственной комнате сквозняками раздувало светлые занавески, и Маша снова намотала шарф на шею. Достала из сумочки шприц-ручку с инсулином, глюкометр в черном чехле, спиртовые салфетки, спряталась в ванной. Закрылась на щеколду, хотя чего там и Палыч, и волонтеры не видели: вымоет руки, закатает свитер и ухватит пальцами жирную складку на животе, вгонит иглу. Тихонько защелкает поршень. Ничего такого, а все боится чего-то, стесняется.
Палыч стоял у Галки над душой: низенький и полный, с блестящей лысиной, он всегда оставался где-то в районе плеча, но смотреть умудрялся как сверху, надменно и требовательно. Маска с оборванной и криво подвязанной веревкой болталась у него на подбородке. Вряд ли он боялся вирусов – попривыкли уже к этой беде, но вот дышать тяжелым мясным запахом несколько часов, ища, чем бы в опустевшей квартире поживиться…
Недовольная физиономия Кристины снова вызвала у него вспышку гнева:
– Расслабились, неженки! Вас бы в притон, к алкашам, забыли совсем, как работать надо…
– Нам нельзя в притон, мы маленькие, – по-детски пропищала Галка. – Да и кому нужны воспоминания бомжей? Им самим они не нужны, а вы говорите…
– Так и будем болтать? До утра разгребать хотите?
– Где нашли-то бабушку? – Дана разминала шею, будто готовясь к поединку.
Галка представила ее с тяжелым мечом в руках. Как блеснули бы в вечернем рассеянном свете кольчужные латы! Это и правда была битва, только медленная и внешне почти невидимая: борьба за память, за эмоции.
– В ванной. – Палыч сдул с Галки задумчивость. – Упала, ударилась о кафель головой. Сердце, наверное, встало. Соседи учуяли, а тут и заявление, ее рукой написанное, – не денешься никуда. Все, начинаем.
Вернулась Машка с преувеличенно равнодушным лицом. Палыч нашел в огромной спортивной сумке деревянный свиток-планшет с кокетливыми завитушками, пощелкал кнопками и дальнозорко прищурился. Галка, не удержавшись, хихикнула – слишком уж глупо смотрелся в пальцах-сардельках этот пафосный свиток. Палыч весь побагровел: и шея, и кончики ушей, и щеки – все налилось алым, будто он обгорел на солнце.
– Свиток, серьезно? – не успокаивалась Галка, улыбаясь от уха до уха. – Может, вам планшеты теперь из бересты делают?
Палыч молчал.
– А можно в виде единорога заказать? А деревом он пахнет?
– Это ручная работа, – прошипел Палыч, стоя в проходе. – А если ты такая умная, то топай лучше домой, я новую заявку оформлю.
– А чего, только тупым можно воспоминания чужие забирать? – Галку несло, но ей и не хотелось останавливаться. Поддразнивать Палыча, колоть его глупостями было тем немногим привычным и успокаивающим, что еще оставалось в ее жизни. – Дело, конечно, ваше. Я-то уйду. Но пока кто-то откликнется, пока приедет… До обеда тут куковать будете. Ароматами наслаждаться.
– Галь… – Машка коснулась ее локтя. – Ладно тебе, свиток и свиток. Давайте лучше работать, меня родители ждут.
Палыч тыльной стороной ладони вытер лоб и повернулся так, чтобы загородить боком планшет. Принялся медленно, с садистским наслаждением читать:
– Ключевская Анна Ильинична, семьдесят два года. Проживала…
– Семьдесят три же, – влезла Кристина.
Палыч запыхтел: