Душа для четверых

Автобус привез ее в промзону, на окраину с серо-черным пустырем и несколькими пятиэтажками, которые сливались с пасмурным небом. За гаражами брехали бездомные собаки, от холода глючил телефон, и Галка забежала в продуктовый ларек погреться. Походила мимо витрин с приклеенными пакетиками быстрорастворимой лапши и приправ, постояла над палками копченой тонкой колбасы – маминой любимой. Захотелось купить буханку горячего хлеба и обгрызть корочку – они иногда завтракали так в детстве, а если в холодильнике оставалось земляничное варенье, которое мама варила в здоровенном тазу после сбора ягоды в осиннике неподалеку, то завтрак становился поистине царским. Мякиш крошили воробьям, Галка отгоняла хлопающих крыльями голубей и подсыпала прелых семечек.

– Девушка! – Из-за прилавка перегнулась продавщица с длинным печальным лицом. – Чего брать будем?

– Ничего, – миролюбиво улыбнулась ей Галка. – Я погреться зашла.

– Греться надо в сауне, а тут магазин. Или покупайте, или уходите. Еще и без маски, а нас ругают вообще-то…

Даже сырой ветер не мог прогнать мысли о маме. Хорошо, хоть телефон перестал выделываться и загрузил карту района – надо обойти сиротливые пятиэтажки, потом пробежать мимо больничного забора до перекрестка, потом… Небо казалось льдисто-хрупким, промерзшим насквозь, и от одного вида этого неба становилось холодно. Редкие голубые прорехи и прозрачные лучи не согревали, солнце забивалось в тучи, как в вату. Спина зудела от мурашек.

Больница была последней в городе, где все еще оставались койки для коронавирусных пациентов. Пустая тропинка заросла белым льдом и прелыми листьями, вдалеке маячил одинокий мужичок в распахнутой куртке и, просовывая лицо между прутьями, вглядывался в темные окна. Видимо, люди все еще болели, и боролись там, и умирали, хотя Галка уже настолько привыкла ко всему, что больше не пугалась.

Вообще-то Галке повезло: она или переболела бессимптомно, или не болела совсем. Верилось с трудом, ведь она бесконечно моталась по городу, даже во время локдауна мыла столики в кафе и прибегала сдавать задолженности по учебе, толклась в прокуренной общажной кухне… Общагу грозили закрыть на карантин, одна из соседок по зиме съезжала в комнату «для задохликов», но запахи не пропадали, а обычную простуду с забитым носом и небольшой температурой Галка предпочитала не замечать. Первое время она береглась, ела лимоны и апельсины, грызла аскорбинку, только бы не притащить заразу в квартиру к матери, а теперь и про маску совсем забыла.

Больница притягивала взгляд. Невзрачная и непривычно тихая, она казалась обычным зданием, и не верилось, что там, за окнами, в бесконечных гулких коридорах и крошечных, забитых кроватями палатах без конца умирают люди. От этих мыслей становилось не по себе, словно зыбкость жизни, ее конечность – и конечность маминой жизни, что сейчас было главнее всего, – подступали вплотную и дышали в затылок. Галка ускорила шаг, но все равно то и дело косилась на каменное обшарпанное крыльцо, хлопающую пластиковую дверь, оглядывалась на человеческий голос…

У черного входа гробом стояла машина скорой помощи, и в распахнутой двери угадывался маленький старушечий силуэт. Шелестели белые скафандры фельдшеров, старушка подтягивала маску на подбородке и слабо моргала заплаканными глазами. Галка замерла и схватилась за забор – пальцы обожгло, в голове чуть прояснилось. Скорая стояла слишком далеко, и старушка эта была далеко, но Галка видела все очень ясно: и летний платок на седой голове, и пакет с торчащими из него бутылкой и краем бело-цветочной сорочки, и домашние тапки на ногах, и носки ярко-оранжевые, пушистые, дочкины, наверное…

Фельдшер прокатил туда-сюда пустую инвалидную коляску, из больничного окна высунулись с криком, тряхнули бумажками. Старушка не шевелилась. Ей сунули в сморщенные руки баллон с кислородом, стянули маску с синих губ. Зашипело, дунуло в лицо, и старушка дернулась. Посмотрела из машины на небо – как будто для нее мелькнуло вспышкой солнце и снова ушло.

Галке захотелось бежать. Ярко-оранжевые носки стояли перед глазами, как ожог от сварки.

В очередной прихожей дожидался багровый Палыч.

– Батюшки, родные лица! – Галка присела, расшнуровывая ботинки. – Как я рада вам, Виталий Павлович, словами не передать. Вы не волнуйтесь только, с сердцем проблемы будут.

– Невыносимая! – только и выдохнул он.

Кажется, и Палычу эти перебранки нравились, чуть разбавляли будничную жизнь: ему мертвецы и их воспоминания давно приелись, не вызывали на мясистом лице ни одной эмоции, кроме серой скуки.

– Я и не сомневался, кто из вас согласится на такое. – Он чуть надавил голосом.

– Конечно, – поддакнула Галка, – вы же сами мне и позвонили. И в свиточке у вас написано, что это буду я. А читать – много ума не надо, видите, даже вы справились.

– Язва, – почти восхищенно вздохнул он. – Изобрази серьезного человека, тут горе вообще-то у людей.