Душа и слава Порт-Артура

Утром после почти недельного пребывания на передовых позициях Роман Исидорович возвращался верхом в город. В Артур въехали, когда позднее осеннее солнце ярко освещало редко застроенные, похожие на террасы улицы. Город менялся на глазах. Постоянные бомбардировки, движение войск наложили отпечаток на все его уголки. То здесь, то там прямо на дороге чернели давно никем не засыпаемые воронки, многие дома превратились в развалины. Вдалеке, чадя черным удушливым дымом, горел маслозавод. Отсутствие на улицах людей усугубляло мрачность города.

Лошадь неторопливым шагом двигалась к Старому городу. Кондратенко чувствовал, как усталость овладевает всем его телом. Сзади, тихо переговариваясь, следовали адъютанты. Их голоса доносились издалека, постепенно замирая.

— Эй, прапорщик! — послышался за спиной громкий уверенный голос.

Генерал вздрогнул и машинально обернулся назад. Небольшой санитарный поезд тянулся к морскому госпиталю. Состоял он из связанных попарно велосипедов, между которыми покачивались носилки с ранеными. Традиционных осликов и лошадей в городе почти не осталось. С недавнего времени конина стала редким деликатесом, на рынке китайцы бойко торговали собачатиной…

У одноэтажного барачного здания гарнизонного собрания толпились офицеры. Рядом в воронке от 11-дюймового снаряда несколько казаков разводили костер. Возле воронки лежал еще один неразорвавшийся снаряд. На нем сидел молоденький офицер и перематывал портянки. Генерал придержал коня, с любопытством вглядываясь в эту картину.

— Поручик, голубчик, — повернулся он к Ерофееву, — не в службу, а в дружбу, что там такое происходит?

Ерофеев обернулся в минуту.

— Ничего особенного, ваше превосходительство. Однополчане продают с аукциона вещи убитых товарищей-офицеров, — доложил он и, увидев, что генерал не отрывает взгляда от переобувающегося офицера, добавил: — И это сейчас нормальная картина. Таких неразорвавшихся много по Артуру разбросано. Хоть этим пусть послужит русскому солдату.

Но Кондратенко был иного мнения.

— Позвольте с вами не согласиться, это далеко не так. А почему бы не использовать его взрывчатку? Да, надо поговорить с Белым.

Нельзя ли переделать снаряды под наши орудия…

Ерофеев давно привык, что его командир и начальник не забывает о своих словах. Он мог, сопровождая повсюду генерала, видеть, как уже через неделю для японских снарядов в мастерских начали нарезать новые ведущие пояски, и они пошли в дело.

Очередная передышка не принесла ничего нового. Правда, теперь никого уже не надо было убеждать в необходимости самоотверженной работы. В ноябре месяце не только военные, но и все гражданское население активно включилось в дело обороны. К этому времени в Артуре было около семи тысяч раненых и больных. Забота о них легла на простых тружеников, которые работали в 25 вновь открытых госпиталях.

После почти трехмесячной осады портартурцы оставались непобедимыми, а крепость неприступной для врага. Ничтожные результаты японских штурмов поднимали еще выше моральный дух защитников.

Но Кондратенко видел, что положение крепости тяжелое. Уменьшилось число исправных орудий и снарядов к ним, особенно крупнокалиберных. На передовых позициях чувствовалась нехватка в живой силе, причиной убыли которой, помимо японцев, стали цинга, дизентерия, тиф… Роман Исидорович не случайно обратил внимание на неразорвавшийся снаряд. В дело надо было пускать все, что хоть как-то могло помочь укрепить оборону.

В ноябре на кораблях из офицеров оставались только командир, старший офицер и механик, из команды — машинисты и часть комендоров. Все остальные давно были на позициях. Артур напрягал все силы: артиллерия ежедневно обстреливала врага, который, казалось, задался целью перерыть все вокруг позиций; охотники каждую ночь совершали вылазки в неприятельские сапы, саперы непрерывно вели контрминную войну. По ночам тысячи людей восстанавливали разрушенные оборонительные сооружения…

В этих условиях начальнику сухопутной обороны пришлось отвлекать внимание на борьбу с новой напастью. По крепости поползли пораженческие слухи, источником которых был не скрывающий этого генерал Фок. К своим распространяемым среди офицеров запискам, порочащим Кондратенко, Горбатовского, Науменко, Рашевского, он присовокупил письмо, в котором откровенно призывал сдать Порт-Артур. «Осажденную крепость можно сравнить с организмом, пораженным гангреной, — писал Фок. — Как организм рано или поздно должен погибнуть, так равно и крепость должна пасть. Доктор и комендант должны этим проникнуться с первого же дня, как только первого призовут к больному, а второму вверят крепость…»