Душа моя Павел

Всё хорошо было, только стал Павлик сам чувствовать какое-то недомогание и вечером думал, у кого бы ему назавтра отпроситься и дома остаться. Голова болит и кружится, тело ломит, перед глазами воспаленными мушки летают. Из последних сил мешки тягал. А признаваться в своей слабости неудобно было, неловко, и оттого злее и беспощаднее к себе делался. Ну и другим тоже доставалось.

– Почему опять не работаем? Вы уже курили час назад.

Семнадцать баллов – и смех и грех. Побить бы дурака втемную, да жалко его. Дразнили только за ужином, пели хором:

Чайничек с крышечкой,
Крышечка с шишечкой,
Шишечка с дырочкой,
Из дырочки пар валит.

И смеялись. Павлик не понимал, что в этой песенке обидного, но что-то ведь было, раз они пели. Он догадывался, что хотят его разозлить, вывести из себя, а сам думал: смейтесь, дразните, только работайте, миленькие, христаради, работайте, как в детстве мама иногда говорила, и он вдруг вспомнил это странное слово. Ночами, правда, плохо спал. Ложился раньше всех, когда уходили из зеленого домика парочки звезды на небе считать да в стожках обниматься, а самые отчаянные договаривались и брали по очереди висевший в укромном месте узкий ключ от лазарета (ключ этот Павел, как ни суров был, всё ж не решился себе по праву бригадира присвоить, хотя раньше у Ромы его надо было заранее просить, а он еще не каждому его давал), и грустили те девчонки, которым мальчика не досталось, потому что опять же филфак.

Мудрая Алена читала вслух неохваченным сестрам назидательный английский роман, а ее целомудренный трубадур давно уже спал, но среди ночи просыпался, ворочался, и тревога его томила и не отпускала, мешая в молодой сон провалиться. Мысли не любовные, но производственные бригадира донимали: привезут ли мешков достаточно, не сломаются ли копалки, приедет ли вовремя трактор, не будет ли простоев, ведь ни часу нельзя терять, и так дни короче становятся, на глазах свет тает. А если опять ведра и корзины покрадут? Как тогда быть? Крадут совхозники, в своих усадьбах краденым пользуются и не таятся, а отвечает за всё факультет. А почему крадут, как можно в своем родном совхозе, у самих себя же красть? И ведь все знают, кто ворует и сколько, потому что деревня. И не смущаются, не стыдятся, привыкли воровать. Горючее, корма, удобрения, стройматериалы, дрова, инструменты, провода, гвозди – всё уносят. Привезли уголь из совхоза, а там пыль ни на что не годная. Хороший уголь украли, а студентам дрянь подсунули. Другой раз бессонной своей ночью увидел Павлик, как неизвестный человек с канистрой к зеленому домику направляется. Испугался начальник, что злоумышленник поджечь студентов хочет, выскочил чуть ли не в одних трусах на улицу, а тот только головой замотал: не боись, парень, свои. И сам, ничего не стесняясь, подошел к трактору, слил из него солярку и домой потащил.

Непомилуев, хоть и понимал, что тут уж точно стучит, но не утерпел и рассказал наутро Леше Бешеному, а тот только рукой махнул с досады:

– Да знаю я, знаю. А что с ними, Пашка-молодца, поделаешь?

И было что-то в его голосе такое, что Павлика вдруг пронзило: а что, если и Леша Бешеный сам на руку нечист и всё его добро не только трудом, но и воровством нажито? А директор с его роскошным домом и личным автомобилем, а агроном, а главный экономист? Они на своих машинах ездят, а за бензин cами платят или в совхозе берут? И только ли бензин? На поле иногда приезжали государственные машины с оплаченными в совхозной конторе накладными. Заплачено за пять мешков, просят положить десять, мы-де договорились.

– С кем вы договорились? – вскипал Павлик. – Если написано в накладных пять мешков, значит пять.

– Тебе какое дело? – Мужики были разные, но говорили примерно одно и то же. – Ты студент? Студент. Вот и грузи, сколько тебе велено. А вы чего, парни, стоите? – обращались одни повелительно, другие заискивающе к структуралистам, с удовольствием наблюдавшим за Непомилуевым. – Грузите давайте. На пиво дадим.

– Не, мы без старшого никак не могем, – отвечал Сыроед басом. – Строг больно, да и драчлив не в меру. Вы лучше идите, граждане жулики, с директором договаривайтесь.

– Да договорились уже! – вопили казенные мужики, на «жуликов» не обижаясь.

– Вот с директором сюда и приезжайте, – возражал Павлик свирепо, и в морду хотелось им дать. Потому что, понимал юный руководитель, тут уж точно враги, вот где антисоветчики самые лютые. Не на словах, а по делам своим. Ворюги, сытые, наглые, ничего не боящиеся, у государства ворующие. И такую ощущал ярость и ненависть к ним, что криком хотелось на всю деревню заорать, чтобы все услышали: держи вора!

– Ты хоть понимаешь, откуда эти оглоеды? – спросил у Павлика опытный Рома Богач, после того как тот отправил ни с чем очередную машину, записав, к возмущению хозяина, ее номер. – Райком, райисполком, военкомат, обэхаэсэс, милиция, суд, прокуратура, – загибал он пальцы. – Конечно, не сами, а шестерок своих присылают, но ты с ними бодаться будешь?