Душа осьминога

Ни Скотт, ни Билл не могли припомнить, чтобы пожилой осьминог в аквариуме становился агрессивным. Они просто перестают реагировать, становятся безучастными. Именно это происходит сейчас с Октавией, сказал мне Билл, встретив меня на следующий день в вестибюле океанариума. «Ее поведение изменилось примерно три недели назад, — сказал он. — Обычно она любила сидеть в верхнем углу аквариума. Теперь же она все время проводит на дне или у витрины, под ярким светом. Она ест, но берет еду и скрывается с ней в углу. Иногда она вообще не подплывает, а просто протягивает руку. Раньше у нее была ярко-красная кожа. Теперь она стала призрачно-бледной».

Я видела, что это причиняло Биллу боль. «Она оказалась очень дружелюбным и коммуникабельным осьминогом», — сказал он, словно заранее оплакивая ее смерть. Незадолго до того, как Октавия начала резко стареть, в океанариум пришли несколько федеральных агентов, чтобы доставить нелегально ввезенных и конфискованных особей араван — длинных и толстых серебристых рыб, которых держат в аквариумах по всей Азии, поскольку они якобы приносят удачу. В качестве благодарности Скотт пригласил агентов пообщаться с Октавией. Один их них ее особенно заинтересовал — она обхватила его руки и начала тянуть в воду. «Судя по выражению его лица, он был на грани паники, — сказал Скотт. — И тут я обратил внимание на то, что у большинства агентов сбоку висело табельное оружие. Октавию вполне мог привлечь необычный предмет. Вот это я понимаю — культурный обмен!»

«Ваше оружие стоит на предохранителе? — спросил Скотт офицера, поспешно освобождая его от рук Октавии. — Мы бы не хотели попасть в газеты с историей о том, как осьминог прострелил ногу федеральному агенту».

Вскоре после этого Октавия, казалось, потеряла интерес к общению. Я очень по ней соскучилась, но боялась увидеть ее угасание. Конечно же, я наблюдала близких мне людей в подобном состоянии: один мой друг, бывший зверолов, ставший натуралистом, перенес инсульт, и его речь стала настолько невнятной, что никто не мог его разобрать его бормотание. И при всем энтузиазме, с которым он произносил речи, он этого даже не осознавал. Удивительно, но однажды, когда мы с мужем навещали его в больнице, он вдруг совершенно четко произнес фразу: «Я завалил самца этого оленя прямо на бегу». Мама моей подруги Лиз Лорна, бывшая балерина, ставшая антропологом, прожила почти 104 года. В возрасте 102 лет, через два года после того, как Гарвардский университет опубликовал ее первую книгу, она начала забывать имена людей. Когда ей исполнилось 103 года, она забыла и мое, но отчетливо помнила, что я — важный человек в ее жизни, и всегда приветствовала меня с искренней теплотой. Нечто подобное происходило и с нашей первой бордер-колли, когда она дожила до шестнадцати лет. Она будила нас с мужем посреди ночи, скуля от испуга, словно она забывала, где находится и кто мы такие. Я ложилась рядом с собакой на пол, гладила и целовала, пока в ее напряженных карих глазах снова не загорался свет, словно ее душа возвращалась из далекого путешествия.

Во всех этих случаях люди и животные словно лишались части своего разума и, возможно, вместе с этим части своего «Я». Кем они становились в таком состоянии? Что испытывает стареющий осьминог и что происходит с его многогранным умом?

— Я надеюсь, она отложит яйца, — сказал Билл, когда мы шли к аквариуму Октавии. — Это позволит ей прожить еще шесть месяцев.

Мы хотели, чтобы Октавия оставалась с нами, вопреки тому, что ее разум постепенно угасал, точно так же, как я отчаянно не желала терять своих друзей и собаку, несмотря на то что они уже не были прежними.

— А после встречи с Октавией вас ожидает сюрприз, — продолжил он, чтобы подбодрить нас обоих.

Билл открыл крышку аквариума и протянул Октавии креветку на длинных щипцах. Сначала она выбросила вперед одну руку присосками вверх, потом другую и наконец всплыла на поверхность всем телом. Я заметила, что она стала гораздо бледнее, чем прежде. Я протянула руку к ее крупным присоскам, и она схватила меня, правда, очень слабо. Билл дал ей мойву. Почувствовав еду, к нам поспешила морская звезда. Я дала Октавии обе руки, и она зацепилась за них четырьмя своими, продолжая передавать рыбу ко рту. Билл указал мне на небольшое рваное пятно не больше пары сантиметров на перепонке между ее второй и третьей рукой. Оно казалось не просто бледным, а некротическим. На фоне остального здорового влажного покрова в воде оно было похоже на обрывок размокшей бумажной салфетки, который случайно прилип к коже и теперь стремился оторваться. Казалось, тело Октавии разрушается, покидая этот мир часть за частью.

Я подняла глаза и увидела Уилсона, идущего по мокрому коридору галереи Холодных Морей. Я не видела его целых пять месяцев. Этот период оказался очень сложным для всех нас.