Душа Пандоры

— Самое сложное, что подстерегает инкарнатов — своеобразная дихотомия воспоминаний. Я помню, как познакомилась с Фоантом, как, благодаря силе родственных душ, узнала, что он мой сын. И в то же время помню, как носила его под сердцем, как давала ему, только родившемуся, имя. Как прошла с ним долгий путь от младенчества до самой смерти.

У Деми мороз пробежал по коже. Она изучала профиль Ариадны, идущей в одном ритме с ней. Лицо бледное, напряженное, больше похожее на восковую маску.

— Я помню, как Фоант умирал на моих руках… И безумно рада, что способна видеть его живым и невредимым. — После мучительно долгой паузы Ариадна повернулась к Деми и со смешком сказала: — Только не ведись, пожалуйста, на его уловки — он тот еще дамский угодник.

Деми снова смутилась. О чем, о чем, а о делах сердечных она думала сейчас в последнюю очередь. Или, если быть точней, не думала совсем.

Ариадна привела ее в просторную, тонущую в полумраке комнату. Прикосновением зажгла принесенный с собой светильник. Обстановка оказалась скромной — кровать в дальнем углу рядом со шкафом, у окна — небольшой стол.

— Пока ты не ушла… Я могу кое о чем тебя попросить?

— Конечно, — с готовностью откликнулась Ариадна.

— Мне нужно что-то, на чем можно писать. Я хочу… Хочу оставить хоть какую-то память о сегодняшнем дне. Как бы ни тяжело все то, что я сегодня узнала, я должна это помнить. Должна знать, какую роль я…

— Я понимаю.

Не пришло и нескольких минут, как Ариадна принесла то, что на первый взгляд показалось стопкой деревянных табличек, тоненьких, чуть ли не с волосок.

— Полиптих? — неуверенно спросила Деми, подразумевая связанные шнурками восковые таблички для письма.

Ариадна широко улыбнулась.

— Почти. Его усовершенствованная версия. — Она протянула ей изящный стилос[2] из серебра. — Давай, напиши что-нибудь.

Когда Деми взяла в руки стопку табличек, ни одна из них не сдвинулась, словно они были приклеены друг к другу. Но стоило только коснуться верхней, как та с легкостью отделилась от остальных и сама собой легла в ее ладонь. Едва ощутимое касание кончика стилоса к дощечке, и на светло-коричневой поверхности вывелись яркие, четкие «чернильные» буквы.

«Меня зовут Деметрия Ламбракис».

— Прекрасно. — Ариадна просияла так, будто именно она все это время учила Деми письму. — А теперь сделай вот так…

Деми повторила за ней, и дощечки приникли друг к другу, а потом раскрылись в воздухе веером, словно книга, оставленная на скамье под шквальным ветром. Столь скромная магия, она заставила Деми тихонько вскрикнуть от восторга.

— Ты можешь стирать написанное одним движением, просто проведи пальцем вот так… Стилос клади наверху, он никуда не сдвинется, пока ты этого не захочешь.

— Спасибо, — тепло поблагодарила Деми. — Не думай, что мне не нравится, но…

— Почему у нас нет нормальных писчих принадлежностей, которые мы могли подсмотреть у вас? — рассмеялась Ариадна.

— Да, но не только их. Почему у вас нет и всего остального? Наших технологий, я имею в виду?

— Причина, на самом деле, не одна. Далеко не все эллины посвящены в тайну существования Изначального мира. Не все обладают привилегией его наблюдать.

— Но разве такие, как ты и Харон, не могут пронести какое-нибудь изобретение в Алую Элладу? Чтобы разобрать его на составные части и понять, как оно работает?

— Мы ничего не выносим из Изначального мира. Чревато тем, что ткань между реальностями истончится. Чем сильнее различие между творениями наших миров, тем сильнее энергия одного мира расшатывает, колеблет завесу. К примеру, одежда, в которой ты прибыла сюда, лишь создаст на ее поверхности рябь подобную брошенным камням. А вот захваченный с собой сотовый или ноутбук — вмешательство уже серьезнее. Но не подумай, будто мы всегда смиренно наблюдали за Изначальным миром, восторгаясь им со стороны.

— Вы попытались повторить за ним, — кивнула Деми.

— Да, и большинство творений наших изобретателей — увы, в условиях войны вынужденных лишь повторять за куда более прогрессивным миром, — попросту не прижились. Все дело в том, что люди Алой Эллады больше доверяют тому, в чем есть хотя бы толика магии, что значит — божественной искры. К тому же здесь магия сильнее. Пуля атэморус не возьмет, химер лишь разъярит еще больше, а вот пламя и солнце… Да и зачем нам самолеты, если есть пегасы? Зачем компьютеры, если есть магические полиптихи?

Улыбка Ариадны, едва не угасшая при упоминании войны, разгорелась с новой силой. И впрямь… Зачем технологии, если есть колдовство?

— И все же кое-что вы у нас позаимствовали, — заметила Деми. — Язык, на котором вы разговариваете… Я, наверное, изучала древнегреческий — мне знакомы многие слова. И все же это не чистый древнегреческий.

Такое подозрение возникло у нее давно и крепло тем больше, чем дольше она наблюдала за эллинами.

— Нет, — подтвердила Ариадна. — Наш говор — причудливая смесь современного и древнего языков, димотики и древнегреческого. Можно сказать, именно Харон принес в Элладу новогреческий… но не он один.

— Инкарнаты, — поняла Деми.