Душа-потемки

В руках его был пистолет и дуло… крохотная черная дырочка…

– Обойдемся без твоих ментов. – Он тяжело дышал. – Я понял, что ты кое-что знаешь по вопросу, который меня крайне интересует. И ты сказала не все. Говори… выкладывай все про ту машину.

– Никакого гаража под универмагом нет.

– Неужели?

– Если он и есть, то в другом месте. – Катя помогла Василисе Краузе подняться на ноги.

– В каком это другом?

– Убери пистолет. Мне наплевать на инкассаторскую машину, я должна доставить вот ее, – она кивнула на распростертую на полу Комаровскую. – Она убийца, Марк.

– Говори все, что знаешь про ту машину, иначе… иначе я ее здесь прикончу. – Марк поставил на грудь Комаровской ногу и взвел курок. – Не веришь мне? Считаю до трех. Раз…

– Марк, не смей! Это дело… мы должны, обязаны раскрыть его до конца… это преступление… тридцать лет ведь прошло, и потом повторилось… Почему она? Я видела сейчас все своими глазами, но я не понимаю… Почему она этот чертов имитатор? Почему Комаровская?!

– Два… есть опасность ничего так и не узнать, детка… три…

– Марк! Если инкассаторскую машину действительно спрятали, то не здесь, гараж, возможно, в Партийном переулке, старое здание, строил тот же самый архитектор… и там другой вход в спецзону!

– Лжешь?

– Я могу ошибаться, но я не лгу, я так думаю, понимаешь?

– Хорошо, ладно.

Марк рывком поднял с пола Комаровскую.

– Слушай ты, хорош прикидываться, у меня времени нет, – он взял ее за подбородок. – Надо же, сколько ножиков припасла, разложила…

– Зачем вы все это сделали? Почему? – спросила Катя.

Комаровская посмотрела на нее, потом на Василису… Взгляд ее уплывал – куда-то туда, в темноту, словно она видела там кого-то, скрытого от них…

– Ты тоже говорить не хочешь, тварь? – Марк убрал пистолет и нагнулся за ножом. – Я не менты, это они с тобой полгода следствие рассусоливать станут, а у меня времени нет… Говори все!

И он с размаху и вроде не очень сильно полоснул ее ножом по открытой ладони. Комаровская взвизгнула, забилась в его руках, а он приставил нож к ее щеке.

– Щас в момент так рожу разрисую, – прошипел он. – Ну?

– Это не я, это все он… это он! Это он тогда их всех убил!

Голос Комаровской сейчас был каким-то другим… жалобные детские нотки проскальзывали в нем, и интонация… она тоже смахивала на детскую… Кате стало страшно.

– Кто он? – спросила она.

– Матвей…

– Маньковский?!

– Матвей, Поляк… мой дядя, – Комаровская прижала окровавленную ладонь к своим губам. – Он знал, как сюда войти ночью… Августа ему рассказала про лестницу и про зеркало… мы ходили сюда с ним, когда тут все закрывали… мне было тогда тринадцать и я… он был моей первой любовью… а вы знаете, что такое любовь?

– Вы забирались в универмаг по ночам? Зачем?

– Брали что нравится, но понемножку… А потом однажды днем в марте… Августа позвала меня к себе домой, и он пришел… вы знаете, что такое любовь? Мне было тринадцать лет, а он был старше, и он был мужчина… мы забыли об осторожности… в ее спальне, на ее кровати, на шелковом покрывале… А она вошла и застукала нас… Понимаете, она нас застукала, старая собака, она начала орать, что Матвей подонок, что я малолетка и что она все расскажет моим родителям… и тогда он… он схватил ее за горло… он задушил ее, а я…

– А в универмаге, потом, уже летом, в этом универмаге?

– Он убил их здесь, всех троих… и после все мне рассказал… Ему нужен был слушатель… а я всегда слушала его, когда он говорил… и это было только нашим… нашим, сокровенным, понимаете, он делился со мной… я восхищалась им и так живо все себе представляла, словно это я сама сделала… словно я была здесь вместе с ним, – Комаровская обвела взглядом огромный торговый зал. – Он говорил тогда, что это такой кайф… жизнь, чужую жизнь держишь в своих руках и делаешь с ней что захочешь… отнимаешь, забираешь себе… кайф, он не врал мне, он все всегда мне рассказывал. А потом понял, что я знаю слишком много и мне всего тринадцать лет… и он попытался избавиться и от меня. Но я ему не позволила. Я всегда помнила, что он сделал с теткой Августой на моих глазах там, в ее спальне… Я ему не позволила. Я сама расправилась с ним.

– Вы его убили?!

Комаровская не ответила.

– Где Маньковский? Он ведь пропал без вести? – Катя подошла к ней вплотную. – Где его тело?

– Там, где его уже никто никогда не найдет.

– Все, мое время вышло, пора кончать, – Марк вроде бы и не сильно ребром ладони ударил Комаровскую в шею, и она, поперхнувшись фразой, как сноп рухнула на пол.

– Марк!! – закричала Катя.

– Что орешь? Я ее просто вырубил, потом очухается… Теперь твоя очередь, пани Катарина, давай показывай, где тот гараж в Партийном переулке. – Он взвалил Комаровскую себе на плечо. – Что стоишь как статуя? Я беру эту тварь, а ты эту дуру в охапку, – он кивнул на Василису. – И сматываемся отсюда.

И он со своей тяжелой ношей на плече ринулся вниз, на первый этаж. Не к двери-зеркалу, не к подъемнику, а вниз.

Грохот стекла…

Когда Катя спустилась, помогая Василисе, нетвердо державшейся на ногах, они увидели, что внутреннее стекло витрины разбито.