Душа так просится к тебе

— Чего годить? Сам мне уже всю душу вымотал… Собирайся. Пора. Землю упустим. — Черменский сдернул с вешалки куртку и, не оглядываясь, вышел за дверь.

* * *

  — Пускай погибну я, но прежде
  Я в ослепительной надежде
  Блаженство новое зову-у-у…

— Отлично, Соня, прекрасно! Теперь я вижу, что так правильно! Оставляем это фортиссимо, и более — нигде до конца арии! — Половцев взбежал на авансцену так стремительно, словно ему было не сорок пять, а восемнадцать лет.

Софья, едва успевшая перевести дыхание, широко улыбнулась и протянула руку:

— Ну вот, я же говорила! Я чувствую, что так лучше!

— Ура безошибочным чувствам лучшей сопрано России! — провозгласил из партера «Онегин» — Ваня Быков, тридцатилетний бас, найденный Половцевым в церковном хоре города Гданьска полгода назад. Глядя на него, Софья в который раз с беспокойством подумала об ограниченных возможностях театрального гримера, которому предстояло перед спектаклем превратить этого атамана Кудеяра с косой саженью в плечах и носом, напоминающим идеальной формы картофелину, в скучающего, пресыщенного жизнью аристократа. Но старый гример Сидорыч, переманенный Половцевым из Мариинки, бодро успокаивал и Софью, и самого «Онегина»: «Не волнуйтесь, господа артисты, я из волжского грузчика графа Альмавиву делал так, что комар носа не подтачивал! Фигура вполне мужеская имеется, а все остальное — дело ремесла!»

Софья с Иваном лишь вздыхали и тревожно переглядывались: приходилось верить Сидорычу на слово.

К Ваниному голосу присоединились и другие, перешедшие в смех и аплодисменты. Вся труппа «Домашней оперы» собралась сегодня в зале — несмотря на то, что репетировать должны были лишь Татьяна, Онегин и Гремин. Софья уже привыкла к тому, что тут живо и искренне интересуются не только своей партией, но и успехом всего спектакля. «Домашняя опера» напоминала ей театр «Семь цветов Неаполя» синьоры Росси: здесь, как и там, труппа была молодой, легкомысленной, смешливой и очень талантливой — талантливой настолько, что никто не завидовал успехам другого. А может, Половцев просто умел выбирать людей. Во всяком случае, когда Софья осторожно спросила Любу Стрепетову, колоратурное сопрано, толстенькую веселую блондинку, не думала ли она сама попробовать Татьяну, та лишь беспечно рассмеялась:

— Господь с вами, Сонечка, при моей-то комплекции? Татьяну должна исполнять девушка вроде вас — эфир зеленоглазый с косой, томная и несчастная… А я буду спокойно себе петь Маргариту в «Фаусте»! Пухленькая, беленькая невинная Маргарита — это пикантно и вполне в бюргерском духе! И Мефистофелю интересно будет… Я уверена, что он, как все мерзавцы, как раз таких и любил!

— А… Фаусту? — спросила Софья, лихорадочно вызывая в памяти забытые строки Гете. — Разве не его вы должны прельстить?

— Ах, Фауст такой болван! — всплеснула руками Любочка. — Вы никогда не замечали, что он совершенно не способен сам соображать и может лишь брать то, что подсовывает ему этот черт?! А Мефистофелю нужно любой ценой довести Фауста до «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» И, разумеется, он судит по себе, как все мужчины! Что прекрасно Мефистофелю, то и Фаусту сойдет! — И Любочка комически подхватила обеими руками аппетитные полушария своей груди (дело проходило в женской уборной).

Софья расхохоталась так, что из соседней уборной обеспокоенно застучали как раз те самые «Мефистофель» и «Фауст», о которых шла речь.

— Эй, дамы! Тут, между прочим, в дырку все отлично слышно! Любочка, вот уж не ожидали от вас такой смелой трактовки Гете!

— Рада стараться, ваше благородие! — зычно проорала в ответ Стрепетова и подмигнула Софье. — Да что же вы смеетесь, наш Мефистофель, между прочим, бывший штабс-капитан, в Турецкую с башибузуками воевал! Его Иван Никитич в ресторане встретил, он там в сильном подпитии пытался, вообразите, цыган научить петь дуэт Демона и Тамары!

Вот в такой пестрой, веселой и беспечной компании Софья пребывала уже третий месяц. Репетиции «Онегина» шли полным ходом и для Софьи, выучившей свою партию еще в Большом, не составляли никакого труда. Спеваться с «Ольгой» и «Онегиным» было легко, эти еще совсем молодые люди не успели приобрести амбиций маститых артистов и с охотой соглашались на компромиссы и уступки друг другу. Половцев весьма профессионально выполнял обязанности режиссера, и Софья даже не представляла, — когда он успевает заниматься своими коммерческими делами, если каждый день по два-три часа проводит в опере. Иван Никитич был настолько захвачен «Евгением Онегиным», что всерьез намеревался дать премьеру в конце сезона, — несмотря на дружные уверения артистов, что никто так не делает.