Душа так просится к тебе

Опера Глинки казалась Анне, любившей итальянцев и Чайковского, слишком тяжеловесной, пафосной и верноподданической, но выбирать не приходилось, да и слушать сестру она любила неизменно. Анне до сих пор не верилось, что Соня, малышка Соня, которая давным-давно в Грешневке повторяла, стоя у фортепьяно, музыкальные уроки старшей сестры и пела на все имение звонким и верным голоском «Luna rossa» и «Torn'a Surriento», — теперь одна из солисток Императорского театра и через несколько дней будет исполнять Татьяну. Неисповедимы пути господни, вздохнула Анна, автоматически раскланиваясь из ложи с Анциферовым, который шел по проходу в партере и мельком скользнул по ней глазами. Да начала спектакля уже несколько человек заглянули к ней в ложу, чтобы поцеловать руку, сделать дежурный комплимент и заверить, что «в нынешний же вторник — у ваших ног, графиня!» Все это оказывались знакомые мужчины, главным образом гвардейские офицеры, и Анна спокойно протягивала руку для поцелуя, улыбалась и обещала, что будет рада встрече. Когда дверь ложи за ее спиной скрипнула в очередной раз, она положила программку на малиновый бархат барьера, с привычной улыбкой обернулась… но протянутая для поцелуя рука застыла в воздухе: в дверях ложи стояли Владимир Черменский и Сандро Газданов.

Замешательство Анны длилось лишь долю секунды. Через мгновение ее рука была протянута Черменскому.

— Здравствуйте… господа. Так вы сегодня тоже в опере? Владимир Дмитрич, вы все-таки остались в Москве! И не заходите ко мне, как же вам не стыдно?

Владимир только улыбнулся, а Газданов так ловко перехватил руку графини, что вырвать ее у него было бы уж совсем дурным тоном. Анна, собрав всю волю, улыбнулась и ему:

— Добрый вечер, господин полковник.

Газданов молчал, не поднимая глаз. Черменский покосился на него, затем несколько смущенно взглянул на Анну, открыл было рот, но Анна продолжала с улыбкой спрашивать:

— Так вы пришли слушать нашу Соню, Владимир Дмитрич? Пойдете за кулисы в антракте?

— Нет, разумеется. Графиня…

— Как положение дел в имении? — мило болтала Анна, отчаянно надеясь, что сейчас вот-вот опустят занавес. — Вижу, что хорошо, иначе бы вы не вырвались на зиму в Первопрестольную. Читала ваш последний очерк в «Листке», о заводах в Новочеркасске, просто бесподобно! Даже я, которая ничего не понимает в этой ужасной красильной промышленности, была заинтригована! Почему вы не пробуете сочинять романы, Володя?

— Потому что не могу писать о том, чего не видел сам, — честно ответил Черменский и, не давая ей развить тему, быстро сказал: — Анна Николаевна, я, собственно, желал бы выяснить, что происходит.

— Что вы имеете в виду?

— Вообразите, вот этот осетинский жеребец, — Черменский не глядя кивнул в сторону Газданова, — явился ко мне на квартиру час назад и попросил в счет старой дружбы замолвить за него слово перед вами, поскольку я, понимаете ли, старый друг семьи, пользуюсь вашим расположением, и тому подобное. Но сколько я ни пытался выяснить, в чем, собственно, он провинился, этот абрек молчит! И я, как вы изволите видеть, нахожусь в глупейшем положении! С одной стороны, — действительно старая корпусная дружба, койки два года рядом в дортуаре, вольтижировка, общие «хвосты» по фортификации и так далее. С другой — как я могу о чем-то просить вас, не зная даже в чем дело?

— Да, вы в сложной ситуации, — посочувствовала Анна, глядя при этом не на Черменского, а на Газданова, который смотрел на нее в упор. — Отчего бы князю не освободить вас от этой неудобной миссии и не действовать самостоятельно?

— Клянется, что пытался, но все попытки были безжалостно вами пресечены…

Хлопнула дверь, и Анна с облегчением повернулась на звук.

— Вот, господа, я же говорил, что она непременно сегодня в театре! — раздался радостный голос, и в ложу ввалилась толпа военных, внеся с собой запах уличного мороза, одеколона и шампанского. Гвардейцев оказалось человек семь, все они были очень молоды и, как с некоторой досадой отметила Анна, заметно пьяны. Возглавлял эту шумную ватагу корнет Никита Волгин, который, к великому сожалению графини, даже был принят когда-то в ее доме, пытался ухаживать за Одиль, но безуспешно, поскольку не располагал особенными средствами и не занимал важной должности. Еще тогда Анна заметила склонность молодого человека к безудержным возлияниям и велела Одиль под благовидным предлогом прервать знакомство. Девушка выполнила приказ, Волгин в доме Грешневой более не появлялся, но своим знакомством со знаменитой «московской Нинон де Ланкло» козырял безбожно, хвастаясь этим направо и налево. Вот и сейчас он геройски посмотрел на приятелей и потянулся за рукой Анны:

— Добрый вечер, добрый вечер, прелестнейшая… Позвольте выразить переполняющее, так сказать, душу и сердце счастье…

— Добрый вечер, Никита Андреевич, — сдержанно ответила Анна, с неохотой протягивая руку, которую корнет звонко чмокнул. Черменский и Газданов отошли в глубину ложи. — Вот уж не знала, что вы любитель оперы.

— Не оперы, а вас, дорогая Анна Николаевна! — фамильярно заявил Волгин.