Душехранитель

…стало нечем дышать. Он ощутил адскую, ни с чем не сравнимую боль, жжение, страх… Дернулся вверх, вперед… Тяжесть тянула его на дно, хотелось кричать, но крика не получалось.

Он отчаянно забился. «Кто я?!»

Свобода. Холод. Ужас. Одиночество.

— Кто я?! Где я?!

Звуки. Много звуков. Много красок, много света. И ужас. И жжение внутри…

— Кто я? Где я?! — надрывался он, но никто его не слышал.

«Сейчас будет лучше!» — шепнуло что-то в груди.

В тот же момент он оказался в объятиях чего-то мягкого, очень теплого, очень нежного, знакомо пахшего, родного. Оно очень любило его, с ним он был в безопасности. И действительно стало гораздо лучше.

Смутный, молчаливый образ, источающий любовь. Ласковое прикосновение к щеке. Это было, это уже было, и не раз. Но где? Когда?

Тяжесть навалилась на веки, и глаза, еще не научившиеся (уже разучившиеся?) сопротивляться дремоте, закрылись…

* * *

Он распутал узел. Вода рвалась в его легкие, и веревка развязалась в самый последний момент.

Несколько быстрых, сильных рывков вверх, к звездам, плавящимся за зыбкой прозрачной гранью…

Рождение — это выход, смерть — это вход.

Тринадцать идут дорогой жизни,

Тринадцать идут дорогой смерти,

Но и Тринадцать — те, что живы —

Уже умирали прежде,

Но вслед за тем родились вновь…

Он освободился от того, что может умереть…

Лао Цзы, чжан из «Дао дэ цзин»

Он снова облекся в то, что может умереть. Но теперь — нескоро. Нескоро. Главное в жизни — Цель. Если есть она — даже дыхание горнила покажется легким теплым бризом.

Вода разошлась, и он сделал первый — жадный, затяжной — вздох. Он не забыл запах беды, не забыл запах счастья. Он помнил всё.

Забыв о боли в ноге, поплыл к берегу, встал на дно, скользя по илу, побрел по отмели…

Теперь ты — Владислав Ромальцев. Да будет так!

Влад вышел из реки, стянул футболку, отжал. Вылил воду из туфель. Встряхнулся, как встряхиваются звери. Даже ноющая боль в поврежденной ноге была теперь приятна.

Минут пять он смотрел в широкое величественное небо, наслаждаясь звездами, наслаждаясь пронизывающим тело ветром.

Перед ним расстилался Путь. Сколь длинен он будет? Это неведомо. Самое сложное — молчать на этом Пути. Молчать, даже когда говоришь вслух обычные слова. Слова не значат ничего. Лишь сердце не лжет, лишь душа — истинна. Таков закон, таково проклятье… Их проклятье.

Но есть еще один закон. И этот закон звучит так: «Жизнь всегда пробьет себе дорогу».

Добравшись до машины, Влад сел внутрь. Прочел записку, адресованную теперь лишь самому себе. Улыбнулся, опустил стекло, повернул ключи в замке зажигания.

Автомобиль сорвался с места.

Кружась в вихре, на асфальт падали маленькие обрывки бумаги…

ПО ПРОШЕСТВИИ ТРЕХ ДНЕЙ…

Надеждам, которые вселила в Николая бахчисарайская целительница Эльмира, не суждено было сбыться: испытав немалое потрясение, едва не умерев (врачи не стали скрывать этого от Маргариты), Рената так и не заговорила.

Поразительно быстро оправившуюся, ее выписали из больницы через три дня. Их выписали, с сыном.

Гроссман удивился: ее фигура вернулась в прежнее состояние, словно Рената никогда и не носила в себе малыша. Изумилась этому и Марго, причем, как отметил Гроссман, не без зависти.

Мальчик молчал в своем белом «конвертике». Не спал, но молчал. Ник с любопытством заглянул под кружево, накрывавшее личико младенца, и встретился взглядом с серьезными серыми глазами. И смотрели они как-то по-взрослому, хотя их еще и покрывала туманная голубоватая пленочка. Увидев эти глаза, Николай с облегчением перевел дух. Теперь-то вопросы о том, чей это сын, отпали. Такой взгляд принадлежал только одному человеку, лицо которого Гроссман никак не мог вспомнить все это время и по-настоящему вспомнил только теперь, увидев мальчика.

Рената поцеловала малыша в теплый лобик, на котором, треугольничком выбиваясь из-под чепчика, лежал маленький завиток светлых волос. Николай улыбнулся и привлек ее к себе. Маргарита наблюдала за немой сценой в зеркало заднего вида, а потом спросила:

— Как хоть назвали-то?

Только тут Ник спохватился, что он ни разу не спросил об этом жену, да и сам никогда не задумывался об имени для ее будущего сына — хотя в том, что это будет обязательно мальчик, был почему-то уверен с того самого момента, как узнал о его существовании от Эльмиры. Не по словам целительницы, а по собственным ощущениям знал. И уж много позже это подтвердилось при помощи новых медицинских приспособлений…

— И то правда! Ладонька! Как назвать?

Та показала знаком, что хочет что-то написать. Николай вложил ей в пальцы карандаш, протянул который уж по счету блокнотик. Так они пока и общались, медленно осваивая сложный язык глухонемых.

— Я балдею с этих русских! — усмехнулась Марго.