Душехранитель

Никогда еще не была она так далека от «зари, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана», от нежных песенок над младенцем, от потерянной и почти позабытой родины. Никогда еще Танрэй не была так одинока, как теперь…

Правительница и знать не знала, что народ подхватил ее песни, что сказки ее служат для вдохновения созидателям страны Ин, что сын ее, играя с другими ребятишками, нет-нет да и замрет, прислушиваясь к словам, что ласкали его душу и сердце. И рвалась его душа из тесных стен дома-дворца к высоким звездам на поиски затерявшегося в песках ответа. Сны, давно отринутые отцом и матерью, прибились к мальчику, как прибивается к берегу лодка, потрепанная штормом, потерявшая гребцов…

* * *

Колесница Ала стремительно подъехала ко входу в храм Двух Попутчиков. Танрэй и Коорэ стояли на солнцепеке вместе с остальными жителями Тизэ.

По-прежнему красивый и статный, с легкой сединой в смолянисто-черных волосах, Ал спрыгнул на землю. Коорэ хотелось, чтобы он сейчас засмеялся, подхватил на руки мать и закружил ее в приветственном объятии. Мальчик никогда не видел отца таким, каким тот был в его фантазии. Он даже не подозревал, что каким-то чудом угадал прежнего Ала…

Все было иначе. Почти год не заглядывавший в глаза своей супруге, правитель и теперь не сделал этого. Вернее, сделал, но сквозь непроницаемую холодную призму.

— Да будет «куарт» наш един, Танрэй… — молвил он.

— Да не иссякнет солнце в сердце нашем, Ал… — безнадежно ответила она, опуская голову.

Светлые, настоящие слова древнего приветствия теперь стали пошлой ритуальной прибауткой…

Вечером он пришел в ее покои. Танрэй ощутила терпкий запах притираний чужих женщин, но ничего не сказала.

Ал уселся у ее ног, положил ей на колени свою темноволосую голову, погладил изящные пальцы на ступнях жены. На какой-то миг он показался ей прежним. Было, было однажды в Эйсетти: в точности так они баловались с Натом. Волк уселся тогда возле правой ноги хозяйки, а Ал, передразнивая его — у левой. И, заняв колени хохочущей Танрэй, оба таращились друг на друга, пока пес не лизнул своего повелителя в нос. Зачем она вспомнила это? Лучше забыть. Забыть того Ала, забыть Ната, забыть Тессетена. Если не помнишь, то не так щемит в груди, в отчаянной пустоте, где прежде стучало сердце…

Танрэй научилась покидать свое тело на время близости с холодным и почти бесстрастным супругом. Она глядела в окно, а там, за ее спиной, на ложе под балдахином происходило что-то, что можно было назвать «любовью» либо с большой долей иронии, либо с кощунственным цинизмом. Танрэй старалась не оборачиваться и не смотреть. Даже такой, с изменившимся сознанием, не причастной к грубому миру, ей было неприятно размышлять об этом. Она боялась вернуться прежде, чем все закончится.

Ал, к счастью, никогда не оставался с нею в ее комнате до утра. Они перебрасывались парой ничего не значащих фраз, и муж уходил. Однажды Танрэй обнаружила, что забыла вернуться, когда муж заговорил с нею. Та Танрэй, которую он видел, что-то сказала в ответ, и Ал был удовлетворен. Он ничего не заметил!

Потом женщина долго смотрела на себя в зеркало, плакала и смеялась, впиваясь ногтями в свои плечи, в волосы, в лицо.

Что, что сказал Алу умирающий Паском тогда, в повозке?! Ведь он что-то сказал! И Ал хранил эту тайну…

* * *

— Атме! Атме Танрэй! — вопль Хэтты прервал полуденный сон правительницы.

Танрэй подскочила на ложе и стиснула рукой грудь. Ей только что снилось, как они погребали Паскома, как вслед за тем на них напали пустынные кочевники, как погиб Ишвар-Атембизе, ее ученик. Она не видела больше Оритан, не было спасительных и легких снов, в которые хотелось уйти навсегда. Стоило сомкнуть веки — и начинались кошмары: изорванная плоть людей, крики, стенания, воющие алые небеса, гигантская волна, готовая поглотить все и вся, догоняющая беглецов стена отравленного дождя…

— Атме, вы не поверите! Там путники, бродячие артисты… Их много…

— Хэтта, я поверю лишь в одно: у тебя наступило размягчение мозга. Зачем ты так кричишь?

— Но вы ведь не знаете, кто они, атме! Эти нищие… Пойдемте, вы все увидите сами! Вот не ждали-то, вот не ждали!

Два-три взмаха рук — и Танрэй привела в порядок прическу.

На площади между храмами Двух Попутчиков и Тринадцати Учеников собиралась толпа. Горожане шумели. Стоило появиться Танрэй с одной стороны площади, а ее супругу, почти одновременно с нею — с другой, люди расступились.

Растерянная и явно обозленная таким обилием внимания, у ног каких-то нищих металась громадная серебристая кошка с темными пятнами и очень длинным хвостом. Чуть приседая к земле, она готова была защищать человека, держащего ее на цепи. Саму цепь он для верности намотал на руку и все время осаживал зверя короткими окриками. Танрэй, которая вначале заметила только диковинное животное, подняла глаза, дабы рассмотреть лицо его хозяина.