Душехранитель

— Слушай меня. Танрэй — жизнь, оболочка, виэталэа… Сетен — сердце твое, Ал. Коэразиоре, способное, как и любое сердце человеческое, на величайшее благородство и на чудовищное зло, сердце любящее и ненавидящее, сердце страдающее… Так же, как и Фирэ — сердце твоего сына, Коорэ. У твоего тринадцатого ученика, у Коорэ, однажды произошел такой же раскол, как у тебя. Все повторяется на этой Земле, и не будет конца этим циклам, Ал. Восходит Учитель — за ним следуют ученики и ученики учеников. Это бесконечно. Гибнут и возрождаются в небе звезды, гибнут и возрождаются на Земле живые существа. Все просто, все очень просто. И все так сложно, что невозможно вообразить. А вот с Ормоной… Ты знаешь, что такое моэнарториито?

— Смерть? Распад? Разрушитель?

— Да. И то, и другое, и третье. Никогда прежде, сколько помнят легенды аллийцев, сколько помнят ори и аринорцы, не воплощалась отдельно моэнарториито. Ведь наши народы умели жить в согласии с нею. Смерть — лишь продолжение жизни, а вовсе не ее противоположность. Но, воплотившись, она стала ею. Антагонистом. Врагом жизни. Разрушитель есть в каждом. Он открывает глаза и начинает свою работу, едва ребенок осознает, что ему суждено когда-то умереть. И заканчивает, когда поверженная оболочка опускается в погребальное пламя…

— Но как? Почему? Для чего все это происходит, Учитель?

— Чтобы мы научились уважать другого, сострадать другому, переживать за постороннего, как за себя. Но теперь сделанные вами ошибки неисправимы. Покоритесь судьбе — и все. Когда-нибудь потом вы начнете заново. До встречи, мальчик мой… И еще! Это главное. Никто, кроме тебя, не должен узнать об этом нашем разговоре, ибо ты — разум, рассудок. Тот, кто однажды скажет свое последнее слово, тысячу раз до этого сломавшись и умерев…

И взор кулаптра проник в неизведанные дали…

…Это то, что промолчал Ал, глядя на Сетена. Об этом можно только молчать.

Тяжек был груз его бремени. Не менее тяжек, чем груз Тессетена. И никто, никто не знал этого. Никогда еще Ал не был так одинок, как после разговора с умирающим кулаптром. Он не мог сказать этого даже самому любимому человеку на всем белом свете, дабы не убить ее этой вестью. Он предпочел окаменеть, чтобы отпугнуть от себя всех, кто мог «заразиться». Он стал похожим на Оритан, на свою родину, которая все последние столетия, смертельно болея, гнала своим неприглядным видом дорогих ее сердцу детей, чтоб спасти их жизни…

В это время в коридорах дворца воины Тепманоры, профессиональные головорезы, беззвучно перебили стражу, охранявшую дворец. И в это же время над городом разразилась гроза.

— Я ничего не могу сказать тебе, Сетен, — ответил наконец Ал на вопрос бывшего друга о Паскоме.

Прогремел гром, но теперь он был затяжным и нескончаемым, как и мерцание молний.

— Что там? — Ал хотел подняться, но Тессетен, ухмыльнувшись, удержал его:

— Успокойся, братец. Это — гроза.

— Ты пришел не за рассказом о Паскоме. Ты пришел за Танрэй. Так забери ее и увези отсюда так далеко, как это возможно. Я надеялся, что увижу тебя и смогу сказать все это.

В безобразном бородатом лице Тессетена мелькнуло удивление: