Душехранитель

Андрей замер. И тут яростным напором в его мозг хлынули яркие воспоминания: гостиница «Новороссийск», перестрелка, точный, завершающий выстрел. Это выстрел Андрея. Боль — краткая. Агония — недолгая. Ни малейшего страха. Темнота. Легкость…

Ту же картину Андрей видел совсем с другого ракурса. Тогда, полтора года назад…

И вот уже он сам подходит к трупу телохранителя, видит его своими глазами. Прикладывает пальцы, проверяя пульс. Ни малейшего трепета в венке на горле, но тело, конечно, еще теплое… Остановившиеся серые зрачки медленно меркнут… Сожаление. Не жалость, нет. Этот человек, его двойник, погиб как отважный воин, какая жалость к воину? Это было бы кощунством. Лишь восхищение и сожаление. Почему все так по-идиотски обернулось? Ведь он, Андрей, еще тогда, на краснодарской трассе, хотел завершить все миром…

Он поднимается, понимая, что никакого диска при Саше нет, но все же требует у этих уродов обыскать труп. Ощущение, что кто-то смотрит на него — со стороны, чуть сверху. Андрей прикрывает глаза, стискивает зубы и запрокидывает голову. Ему хочется кричать. (Да-да, Андрей и сейчас помнит, как ему хотелось тогда кричать!)

Легкая трель над головой. Молодой человек смотрит в небо, а там порыв ветра уносит к морю стайку маленьких птичек. Жаворонков. И эта их трель… Они будто смеются над ним, над его бессилием, над его проигрышем. Убив этого парня, он проиграл самую важную игру своей жизни. Но какую игру?! Каковы были ее условия? Кто знает…

…Серапионов пришел в себя. Вот он, в квартире Влада Ромальцева. Хозяин смотрит на него. Просто. Без какого-либо особенного выражения в синих глазах. И взгляд их похож, очень похож на тот, затухающий, который теперь не забыть…

Андрей чувствовал это уже давно. Разум, лишь разум отказывался верить, ибо это — нереально. Молодой человек криво усмехнулся. Вот, значит, как вышло… Рената, ее тетрадь, Оритан. Странная связь судеб… И как часто он отталкивал от себя бредовые мысли, необъяснимые воспоминания прежде — в детстве, в юности… А они ждали, прячась в тех потаенных уголках сознания, где не прошлась коса смертного разума…

— Угу… — вымолвил он и одним глотком допил свой коньяк. — Ну что ж… Я хотел узнать — я узнал… Не представляю, как мне жить со всем этим дальше, но я узнал…

— Да, вы правы, Андрей, — Влад опустил голову. — Обычно со всем этим умирают. Но ваше время еще не подошло.

— А знаете, — в голосе Андрея появилась решимость, — я ведь готов. Наверное, это сумасшествие, но я готов.

— Не готовы… Нисколько… вы… не готовы… — твердо, но по-прежнему очень тихо ответил Влад, взглянув на часы. — Живите себе да живите… — и порывисто встал, резко бросая: — Прощайте!

Андрей тоже поднялся. Взглянул на труп Бориса Шадова. Перешагнул через вытянутые ноги бывшего помощника и направился в прихожую.

— И еще…

Серапионов, уже ухватившийся за бронзовую ручку двери, оглянулся.

— Вам лучше уехать из страны, Андрей.

Влад оказался рядом. Андрей опустил глаза.

— Да. Знаю.

Ромальцев первым протянул ему руку. Серапионов с рассеянным видом пожал его ладонь и вышел за дверь — стремительно, лишь напоследок мелькнули развевающиеся полы черного плаща.

— Я подожду… — защелкивая замок, пробормотал Влад уже для себя.

* * *

Самолет снижался. Вот-вот колеса шасси коснутся асфальта. Но легкий рывок заставил всех пассажиров вздрогнуть. Охнули женщины.

Андрей вышел из задумчивости и посмотрел в иллюминатор. Взлетно-посадочная полоса почему-то снова ушла вниз. Опять снижение…

Серапионов вспомнил похожую посадку однажды в Нью-Йорке. Ну и что? На «американских горках» страшнее.

Еще рывок, еще. Суета среди стюардесс. Призыв убрать все посторонние предметы и пригнуться к коленям. Призыв звучит по-русски и по-немецки. Вероятнее всего, что-то случилось с шасси…

Пилот пытается снова поднять самолет, но уже поздно. Грохот.

В последний момент Серапионов понял, какой он — вкус смерти. Вспомнил его. И впервые испугался. Удар. Боль. Темнота. Легкость…

…Андрей открыл глаза и долго соображал, где находится. Ощущение тела отсутствовало. Он не мог пошевелиться.

Какие-то обломки, искореженные кресла, тела. Люди, которые бродят среди всего этого. Стоны. Плывущие мимо носилки, а в носилках кто-то, с головой укрытый кровавой простыней… Чужая речь.

Он слегка огляделся. Тут над ним наклонились двое мужчин и по-немецки сказали кому-то, что здесь еще один живой. Страшная боль в хребте. Невозможность двинуть ни рукой, ни ногой, но в спине уже ощущается что-то, похожее на оголенный, пульсирующий разрядами тока электрический провод. И он искрит, жжет, рвет плоть. Похоже на защемление нерва или… или еще хуже… Да, еще хуже… Гораздо хуже…

Чувствуя привкус собственной крови, Андрей разлепил губы.

— У меня сломан позвоночник, — хрипло сказал он, тоже на немецком. — Не трогайте меня, наложите вначале шину и вколите обезболивающее…

— Вы врач? — спросили его.

— Уже нет, — и Серапионов снова потерял сознание.

МАЙСКИЕ ПРАЗДНИКИ…