Душенька

Сбежала Арина, сбежала, как приблудная собачонка, которая срывается с цепи, бросая дом и хозяина, и несется за первым попавшимся кобелем, пегим, поджарым, с репьями в хвосте! Бросила и детей, и привольное житье в хоромах, даже ожерелье свое бесценное оставила, ушла к бывшему крепостному Ивану Фомину, на чьем постоялом дворе, бывало, кормили лошадей во время поездок в Москву. Фомин был мужик дюжий, с рыжей бородой, с ручищами, как лопаты, – неровня хилому Звонареву. Неужто этим прельстил глупую бабу, так что она и себя позабыла, и детей, и мужа?

Звонарев, конечно, снарядил погоню, но постоялый двор был уже давно продан и заколочен. Значит, парочка давно готовила побег и подготовилась основательно. Можно было еще отыскать беглянку и пригнать домой по этапу, на позор и поношение, но у барина как будто руки опустились. Ничего он больше не хотел, никого не видел. Как тень, ходил по облетающим аллеям парка, перебирая в пальцах женино ожерелье, или писал в своем кабинете – опять же не выпуская ожерелья из руки. Так и вышло, что правильная это примета, что жемчуг к слезам. Довел себя таким манером Звонарев едва не до воспаления мозга, и доктора посоветовали ему уехать за границу, подумать о себе и, главное, о детях, которые в случае его смерти останутся сиротами.

Имения свои, так хорошо устроенные, Звонарев обратил в капитал, собрал детей и отъехал в Италию. Перед отъездом произошел небольшой переполох – бриллиантовое ожерелье с жемчужинами пропало бесследно. То ли кто-то поживился в неразберихе, то ли барин его сам где обронил. Уверяли, что младший барчонок, играя, пускал по пруду какой-то ларчик на манер кораблика – пруд обыскали, но ничего не нашли.

Ожерелья с тех пор никто больше не видел, зато добрые люди уверяли, что видали Арину. Сначала кто-то будто повстречал ее в Москве, на ней был соболий сак, и катила она в своей коляске. Потом клялись богомольцы, что видели ее в монастыре, где исполняла она самые тяжелые работы, и ни на кого не поднимала глаз, и никому не улыбалась. Наконец, сам Звонарев, со временем оправившийся от сердечных ран, уверял, что видел в картинной галерее Вечного города Рима полотно «Русская боярыня» и узнал в изображенной женщине свою беглянку-жену. К слову сказать, он так больше и не женился – почитал ли себя женатым, или не хотел давать детям мачеху, или, что вернее всего, не доверял больше женщинам.

* * *

– Погоди, погоди, но откуда тебе все это известно? – спросила я у бабушки, когда отзвук ее голоса затих и вокруг нас воцарилась ночь, прелестная летняя ночь с запахами цветов и трав, нежными трелями цикад, вскриками загадочных ночных птиц. Короткая летняя ночь, уже полнившаяся обещанием рассвета… – Да еще с такими деталями?

– Все просто, девочка моя. Сам Звонарев оставил дневник, нечто вроде документальной повести. Впоследствии с разрешения наследников ее даже печатали в журнале «Нива». Лет десять назад, на волне интереса к любовным историям в стиле ретро, ее откопали из архивов и даже хотели снимать сериал. К нам сюда приезжали киношники, все тут облазали, обсмотрели… Но до съемок дело не дошло. По-моему, этим шустрым ребятишкам просто хотелось отыскать ожерелье. Очень глупо – как будто тут до них все не перекопали. Кстати, мы с тобой сидим сейчас на крыльце господского дома – Иван Федорович его отстроил. Так что Звонарева вернулась домой…

– Так значит?..

– Есть такая версия. Ты вполне можешь быть праправнучкой Арины Звонаревой. Тем более что, если судить по описанию, ты похожа на нее. Золотые глаза, русые волосы, особая стать…

– Ну, если она была такая же толстуха, то я не понимаю, с чего по ней барин так убивался…

– Не говори глупостей, ведь…

В кустах жимолости рядом с крыльцом что-то зашуршало. Кошка, состоящая из лунных и теневых полос, неслышно взбежала по ступенькам. Мне стало жутковато.

– Пойдем-ка спать, – сказала бабушка, подавив зевок. – Завтра будет длинный, прекрасный день.

Простыни на моей постели благоухали лавандой. Лавандой пахло и из приоткрытой дверцы платяного шкафа. Когда я проснулась утром, на дверце шкафа висел белый халатик и отглаженная косыночка. Мне пора было приступать к своим обязанностям.

Работать в столовой оказалось непросто, но все же легче, чем я думала. Старенькая повариха очень помогла мне, объяснив нормы закладки продуктов, но она же и здорово мешала, непрерывно совалась под руку с объяснениями и указаниями, норовила помочь, например, поднять на плиту тяжелую кастрюлю с водой. Вскоре я покрикивала на нее так, как будто всю жизнь ее знала, а она, смеясь мелким старческим смешком, замахивалась на меня полотенцем.

– Ишь, хозяюшка какая! Ишь, чего, – приговаривала.