Душевные омуты

Предположим, то, чего вы боитесь,
Можно было бы взять
и отправить в Париж.
Тогда у вас бы хватило
мужества направиться
в любую часть света.
Все стороны света
Были бы вам открыты,
за исключением каких-то долей
градуса на запад и восток
и прямо на север,
чтобы не попасть в Париж.
Но даже тогда вы не рискнете
поставить ногу, смачно ею притопнув,
на ограничительную линию в городе.
На самом деле вам не хочется
оказаться на горном склоне
за тысячи миль от дома
и наблюдать, как в ночном Париже
зажигаются огни.
Просто вы уже решили
остаться в совершенно безопасном месте,
за пределами Франции.
Но тогда опасность
почудится совсем близко
даже от этих границ,
и вы ощутите, как
ваша робкая часть
вновь покрывает весь земной шар.
Вам понадобится некий друг,
знающий вашу тайну. Он скажет:
«Сперва отправься в Париж»[103]

.

Если образ Парижа понимать буквально, то страх перед городом как таковым кажется совершенно абсурдным. Но если человек испытал в Париже травматическое переживание, одно лишь упоминание об этом городе может вызвать у него сильный аффект. Однако нам известно, что поэт использует название города как метафору того, что вызывает у нас испуг. Таким городом мог быть Цюрих, Торонто или город, в котором вы родились. Страх перед Парижем начинает доходить до крайности и превращаться в постоянную тревогу, в страх перед неопределенностью. Париж оказывается именно там, куда мы направляемся; у нас нет уверенности в том, что мы никогда не попадем в этот город. Все дороги ведут не в Рим, а в Париж, не в Го род Солнца, а в Город Экзистенциального Страха.

Если даже мы отстранились от всего, что вызывает у нас испуг, Париж все равно продолжает нас преследовать: Париж оказывается везде. «Куда бы ни бежал, я настигаю сам себя; я сам – Париж», – писал Мильтон. Так как от Парижа нельзя избавиться, нам остается только прямая конфронтация с тем, что вызывает у нас испуг, чтобы преодолеть его и избавиться от его деспотизма. «Друг», который советует «сперва отправиться в Париж», – это голос самости, внутреннего регулирующего центра психики, который ищет способ нашего исцеления. Поэту хорошо знаком омут, который он описывает; известен ему и единственный путь, ведущий из этого гиблого места.

Развитие психологии, которую мы называем глубинной, обязано самому широкому спектру всевозможных проявлений тревожности, т. е. «неврозу». Когда Шарко и Жане, Фрейд, Брейер и Юнг в своих исследованиях вышли за рамки чисто клинической модели, им пришлось искать невидимые силы, не подвластные воздействию никаких лекарств, универсальных средств и даже хирургического вмешательства.

Сначала исследование множества клинических случаев привело их к осознанию наличия особого психического состояния, которое впоследствии стало называться «истерией», еще позже – «конверсионным неврозом», а сейчас называется «соматоформным нарушением психики». Оказывается, что эти телесные недомогания не были обусловлены биологической этиологией и в большинстве случаев не были симулируемыми симптомами. Но ухудшение состояния пациента было весьма существенным.

Хотя Фрейд находился под влиянием многих своих приверженцев, нужен был его гений, чтобы понять: симптомы возникают в результате компромисса при воздействии двух факторов, причем иногда совершенно противоположных. Представим себе, что я – ребенок, который ощущает тревожность в связи с предстоящим экзаменом по математике; из-за сильного волнения у меня может заболеть голова в результате сужения капилляров. Если у меня действительно болит голова, я могу поддаться этой боли и пропустить экзамен. Ценой больной головы я могу избежать Парижа.