Души моей тень

Я занёс карандаш над листом, но так и не решился нарушить его белизну хоть одним росчерком. Разыгравшийся голод, а вместе с ним и клокочущее под рёбрами бешенство, вытеснили из моей головы все прочие мысли и чувства. Словно новичок, я неуверенно водил грифелем над бумагой, вычерчивая дуги и завитки в воздухе. В поисках идей мозг выудил на свет недавний реалистичный сон. Может, это те самые воспоминания о прежних воплощениях? Я прикрыл глаза, восстанавливая детали. Глинобитные дома, плетёные коврики на подоконниках, вышитый узор по подолу платья Мираклы. Карандаш тихонько зашуршал, выводя на листе разрозненные частички чужих воспоминаний. Полюбовавшись результатом, я было разохотился и до портрета самой ведьмы, – в том, что это именно она, у меня даже сомнений нет, – но тут как раз постучали в дверь. Уютное умиротворение от рисования, какое знакомо каждому художнику, мгновенно покрылось сетью трещин и осыпалось, вернув в реальность с одиночной камерой и отсутствием будущего.

Неслышно поднявшись со стула, я на цыпочках прокрался к двери. Затем, прильнув к глазку, с облегчением выдохнул, торопливо повернув ключ в замке.

– Добрый вечер, – кажется, впервые за всё время я услышал голос водителя Венди. В ярком электрическом свете он выглядел значительно старше, чем мне казалось вчера. Весь его вид: ссутуленные плечи и робкая улыбка кричали о том, как ему до ужаса неловко нарушать мой покой. Воображение немедленно поместило его в детский сад, облачив в форму сторожа, а затем несколькими смелыми мазками дорисовало толпу ребятни, которую он с удовольствием угощает карамельками из бездонных карманов. Потом, когда вырастут, они забудут его, но сохранят где-то на самом дне своей памяти приятное тепло конфет, нагретых в его руках.

Если вы сейчас удивлены буйством моей фантазии, то я с вами. Конечно, на моё богатое воображение жаловались ещё в детстве, но сейчас от красочности возникшей картины опешил даже я сам. Видно, заметив, как я выпал из реальности, мужчина терпеливо повторил:

– Меня прислала госпожа Инфеликс. Венди. Она желает вас видеть.

– Здорово, я как раз не знал, чем заняться, – кисло улыбнулся я, снимая с крючка куртку.

Как оказалось, сама Венди расположилась неподалёку, в соседнем подъезде на самом верхнем, двадцать первом этаже. За то время, что мы ехали в лифте, у меня было время поразмышлять на тему фамилий. Так уж сложилось в местной культуре, что буквально всё здесь пронизано символизмом. Фамилии у нас не менее красноречивы, чем имена и несут в себе описание всего рода. Сейчас, в наш продвинутый век, это считается предрассудком, но по-прежнему есть немало организаций, где тебе могут отказать из-за фамилии, допустим, Фиктус (не путать с фикусом, он ни в чём не виноват!), которая переводится как «поддельный» или даже «лицемерный». Так вот, я это к тому, что у «Инфеликс» есть лишь один перевод – «несчастный», однако по Венди такого никак не скажешь.

Звонкий «дзинь» оборвал мои размышления. Услужливо распахнув передо мной дверь квартиры, водитель жестом пригласил меня внутрь.

К дизайну своей собственной квартиры Венди подошла, на мой взгляд, с преувеличенным рвением. Стиль классицизма здесь был выверен вплоть до нужного тона паркета, но вызывал стойкое ощущение, что я ошибся дверью и забрёл в музей. На уроках истории искусств такой стиль называли «образцовым», но мой теперь уже бывший начальник ограничивался более ёмкой характеристикой: «пошлая роскошь». Эту фразу он любил произносить с характерными интонациями Остапа Бендера и сейчас, запрокинув голову к лепнине на потолке, я был согласен с ним на все сто процентов и даже от себя накинул бы сверху ещё двадцать.

Водитель Венди, всё также не убирая с лица робкую полуулыбку, проводил меня через прихожую к одной из распахнутых дверей. Едва перешагнув порог, я немедленно окрестил комнату «Бежевой», потому как это был единственный цвет стен, потолка, мебели и даже ковра. Только один элемент разбавлял эту скучную палитру – шикарный букет розовых роз в бежевой, чёрт бы её побрал, вазе. Сама Венди со своими «молочными» волосами и кожей могла запросто приникнуть к одной из стен, чтобы слиться с пейзажем, как разведчик в кусте ракиты.

Однако вместо этого, подобрав под себя ноги, она сидела на пуфике (угадаете его цвет?), разглядывая собственное отражение за трельяжем. Несмотря на позднее время она, казалось, только проснулась. Слегка растрёпанные волосы, полупрозрачный пеньюар и лёгкий, едва уловимый макияж выдавали с потрохами всю постановочность сцены. С другой стороны, ход был верный: угадывание неясных очертаний груди и талии под тонкой тканью мгновенно отвлекли внимание от неправильности её профиля.

– Как спал на новом месте? – проворковала она, взглянув на меня через зеркальное отражение.

– Как убитый, – невесело ухмыльнулся я, опускаясь на софу.

– Отлично.

Я покосился на водителя, так и замершего истуканом в дверях. Кто же он такой, что Венди его даже в расчёт не берёт, но при этом держит подле себя?

– Это кукла.

– Какая кукла?