Души. Сказ 2

– Чем мы отличаемся от иных? – рассуждала она. – Каких принципов держимся, если принципов боле нет? Откуда в нас это? Откуда это треклятое чувство «неправильности»? Откуда совестливый позыв, если совесть есть навязанный идеал, продукт рабского мышления? Почему нас тревожит родство?

– Позыв ума прошлого, – ответил я.

И она припоминает гуляющие в стенах резиденции бога Жизни сплетни, что отмечают особо интересные связи меж кровными. Отчего это кажется дикостью нам?

– Ты любишь Стеллу? – спросила Джуна и обвила шею, едва не взмолилась и тем удивила.

– Тебя.

Той любовью, которой она искушала и которой влекла. Стелла же была птенцом – юным и пугливым; я видел в ней требующую защиту. В Джуне я видел кострище. Неутолённую жажду. Я увидел в ней женщину, которая расковыривала спокойное сердце и холодное нутро опаляла и велела гореть.

– Те чувства, о которых ты говоришь, влекут исключительно к тебе.

– Всё, что мы хотим и делаем – грязь, – вытолкнула Джуна. И вместе с тем сжала меж бёдер. – Ничего высокого в том нет, никакой морали, правда же?

Не есть ли мораль – утеха расслабленного ума?

– Я хочу принять ванну.

Она всегда торопилась смыть с себя порочную связь, словно это помогало. Я поднял сестру на руки и понёс в ванную комнату на втором этаже. Отвернулся, пока она снимала сорочку, и поставил заглушку в чашу, высеченную из цельного камня. Джуна забрала липкие волосы в небрежный хвост и погрузилась. Я добавил масел и сел рядом.

– Переоденься, – велел строгий голос сестры.

– Успеется.

– Мы по-другому воспитаны. Это не норма для нас, слышишь? Для века, можешь говорить ты, более чем. Но не для нас.

– Прости, – сказал я.

– Делать это и каждый раз извиняться…к чёрту, Гелиос. Этому нет продолжения.

– Понимаю.

– Поведение клана иное.

– Так и есть.

Джуна спесиво глянула на меня и бросила:

– Что за односложные ответы, Бог Солнца, повелитель дамских сердец и монастырских кошек, ритор и оратор, о великий всепродолжатель рода? Что с тобой?

Улыбнулся сам себе и не ответил.

– Ну да, – хмыкнула Джуна. – Переоденься. Меня раздражают пятна на одежде.

Её пятна.

– Благо, хоть не смущают.

– Благо.

Я исполнил пожелание: ушёл в спальню, сменил домашний комплект на более официальный (всё равно требовалось отлучиться по делам) и вернулся. Джуна выползла из ванной. Вода хлестнула по ногам и на пол. Я подал полотенце: обернул им и растёр плечи. Сестра прижалась к груди и позволила ощутить расплавленное тело, отступила и сказала:

– С тобой хорошо, но после – плохо. А во всём, солнце моё, решает послевкусие.

Я – как и ранее – приложился губами к её виску: мокрому, холодному. И поцеловал как целовал сестру.

– На этом закончим? – спросила Джуна.

– Если есть ещё что-то недосказанное или недоделанное – самое время, – ответил я. – Мы оставим всё случившееся за последние дни в стенах этой комнаты.

Она нервно сглотнула.

– Выходим за дверь и забываем, – продолжил я. – Не повторяем. Отпускаем. Согласна?

– Согласна, – кивнула Джуна. – Что бы хотел сделать ты?

– Это желание момента, ситуации. Не последствий. А ты?

Мы одновременно подались друг к другу. Поцелуй – затяжной, мягкий – перечеркнул превалирующие когда-то похоть и страсть, зверство и безумство. Джуна – импульс, агония – растаяла в руках. То ей было потребно: не разжигающее силу, а позволяющее проявить мягкость. Она – воздушная, зефирная – улыбнулась в губы.

Тогда я понял, что отношения после станут притворством. Не чувствовать ничего к Джуне – преступление: она – та женщина, что вызывает либо ненависть, либо желание; середины в ней нет. И братская утеха – не утеха, лишь задор.

Хотелось забрать свои слова и спрятать. Она была похожа на мимолётную страсть, но отчего-то въелась в подкорки. Крепость духа и сила характера велели ей отпрянуть от меня и злорадно рассмеяться.

– Вот и натворили мы с тобой, да, – цокнула Джуна.

Её встретил шёлковый халат.

Тогда я понял, что женщины сильней мужчин – когда она в одночасье отказалась от бушующих чувств и с нетронутым эмоциями лицом покинула ванную.

– Всё хорошо, Гелиос? – улыбнулась сестра.

Шокировала и поразила. Уничтожила. Ударила по достоинству.

– Разве может быть по-другому у клана Солнца? – подыграл я.

Луна держится за предплечье и шагает чуть впереди: позволяет любоваться собой и платьем. Сложным, чарующим, фигурным. Шёлк – небесно-голубой, в цвет глаз дома Солнца – пляшет под сеткой с вышитыми виртуозными цветами и бутонами. Плечи оголены, позвонки собирают взгляды, щиколотки сбивают дыхание. Чёрные смольные волосы стегают по лопаткам и движения эти похожи на танец. Луна волочит за собой; сиреной зазывает и, оборачиваясь, смеётся. В её чёрством лице и холодном характере кроется неутолимая жажда к жизни, моменту, красоте. Крутится, покидая резиденцию бога Жизни, и выпытывает у Солнца сил. Глаза на свету становятся почти прозрачными, родниковыми, и даже уголь в уголках, должный создать образ хищницы, не скрывает наивного взгляда.

А она выучилась им убивать.