Души. Сказ 2

– Ну разумеется! Иные вечера не посещают, – улыбнулась девочка и пригубила коктейль. – Вы странный, от того интересный. Так Богом чего будете?

Я пытливо посмотрел на Яна. Вот что было в действительности забавно.

– Удовольствий, – помедлив, ответил он и на брыкнувшийся в мою сторону взгляд Стеллы предпочел добавить. – Наслаждений, если вам будет угодно. То есть не вам, а....Вообще. Приятного времяпровождения, в общих-то чертах…

Сестра моя поперёк разболтанным объяснениям начала расспрашивать что-то про управляемое им, про дома или заводы, про места и работающих на него, а я неожиданно вспомнил о важном разговоре и попросил Яна отлучиться со мной на сколько-то минут.

– Тебе же Стелла, – сказал я, – просьба, найти сестёр и подать десерт.

– Десерт? – переспросила девочка и всё поняла.

– Будь добра.

Она ушла. Потерялась в толпе тканевых плеч.

– Я очень тупой? – в полушёпоте разразился Ян.

– Последние пять минут – более чем, – ответил ему честно.

– Мне так…что же это за чувство-то такое? стыдно! Да? Никогда не ощущал этого прежде…

То была истина. Даже в момент продажи сестры (пускай и, как он выразился, сводной) его не колола собственная совесть, сейчас же – проявились позывы.

– Чего ты стыдишься? – уточнил я.

– Своего дела! – воскликнул парень.

– А это ты оставь.

И тогда я пустился в беседы, что ни единая женщина не стоит сожалений о работе, ибо работа – покровитель сытого женского завтра.

– Но она такая… – перебивал Ян. – Неземная, понимаешь? Ей там не место даже мыслями. Даже думать о нём она не должна, понимаешь?

И он кичливо выдал, что Монастырь – грязь людская и гарем покорных рабынь, а я настоял на том, чтобы мальчишка никогда не менял собственного мнения касательно работы и дел. Сердце способно исключать присутствующую на себе женщину, а дело вопреки и воистину смеет приносить заслуженные усилиями блага.

– Я должен выпить! – объявил мой друг.

– Кому ты должен? – посмеялся я.

– Своему достоинству хотя бы. Пока не растерял последнее…

И он пустился к ближайшей слуге, дабы нагнать поднос с напитками.

– Думаешь, поможет? – я прикрикнул вслед.

– Что поможет? – объявилась Стелла.

Она стала бодрее и веселее, в глазах метнулась искорка, и тогда я просил сестру не притрагиваться более ни к единому коктейлю.

– Это Ян. Мой деловой партнер и близкий (насколько это возможно) друг, – объяснился я и даже не посмотрел на присыпанное тоской личико сестры. – Он заправляет борделем и продаёт женщин, а при виде тебя потерял голову, что прискорбно на него не похоже. Выводы сама сделаешь?

– Уже, – посмеялась Стелла и чмокнула меня в щёку. – …а давно ты в партнёрстве с борделем?

– Не кусайся, – ответил я и, клюнув её в макушку, оставил.

Подали десерт и вечер закружился былым.

– Представил тебя сестре, – сказал я, добравшись до Яна, и с мнимой досадой похлопал его по плечу; не первый бокал припаялся к столу под боком.

– Хорошо представил?

– Лучше, чем это сделал ты.

И лицо его замерло в приятном ожидании: надежда поселилась во взгляде. Я безобидно сообщил, что Стелла отправилась в покои – ей требовался скорый отдых. А когда – в конце вечера – провожал Яна и Ману до их машины, первый обратился ко мне с несвойственным ему восторгом. Он распылялся, что Самсон и Роксана создали немыслимую красоту, должную через века идти на полотнах и в песнях.

– Немыслимо! – продолжал он. – Всё в ней прекрасно! взгляд, походка, голос. Твоя сестра очаровательна, Бог Солнца!

Ману изнурённо вздохнула, сказала, что не в силах это слушать, и предпочла укрыться в машине.

– Она мне нестерпимо нравится!

– Пускай же разонравится, – ответил хмуро я.

Стелла была самой младшей в семье. Наша разница в возрасте равнялась – вот так совпадение – возрасту Луны сейчас. И она звалась любимицей в доме; неравнодушные к кроткому виду сестры и платиновым волосам не находились. Нежный характер и добрый взгляд…тем же она оплела сухую сердцевину Яна – душегуба и черта. Он, впервой, взмолился к несуществующим небесам, дабы вновь увидеться с пущенной для мира красотой.

И он добивался её.

Он бился о закрытые двери нашего дома и её гордое молчание, он голосил под её окном, но получал лишь замечания (от нас, иных домашних) и ничего не выражающий взгляд (пассии). Он величал её богиней и падал к ногам (и, что не свойственно ныне, ни разу не подставил подоплеку ревности; все женщины в округе – и даже ласковая Мамочка – перестали существовать).