Души теней

Но сегодня он был очень вспыльчив, даже по собственным стандартам. Елена не понаслышке знала, что он может быть отличным попутчиком, рассказывая неприличные истории и анекдоты, заставляя хохотать даже молчунов и зануд.

Сегодня он даже не отвечал на вопросы Елены и не смеялся над ее шутками. Единственный раз, когда она прикоснулась к нему, он отдернул руку, как будто ее пальцы могли испортить черную кожаную куртку.

«Отлично, просто прекрасно», — мрачно подумала Елена. Она прислонилась виском к стеклу и уставилась на однообразный пейзаж. Мысли путались.

Где Мэтт? Впереди или сзади? Где он спал прошлой ночью? Сейчас он едет по Техасу? Он нормально ест? Елена сморгнула слезы, навернувшиеся на глаза при воспоминании о том, как он ушел от нее, не обернувшись.

Елена была неплохим организатором. Она могла выпутаться практически из любой ситуации — если вокруг были нормальные люди. А уж манипулировать парнями она умела как никто. Она вертела ими, как хотела, с самой ранней юности. Но сейчас, через две с половиной недели после того, как она ожила и вернулась из забытого ею мира духов, Елене не хотелось никем манипулировать.

Именно это ей правилось в Стефане. Когда ей удалось прорваться сквозь стену, которой он отгораживался от всего, что любит, ей больше не надо было манипулировать им. Он не требовал никаких особых подходов, кроме тончайших намеков на то, что она стала экспертом по вампирам. Не по охоте на них или уничтожению, а по безопасной для себя любви к ним. Елена знала, когда нужно кусать или терпеть укусы, когда — остановиться, и как при этом остаться человеком.

Но, за исключением таких намеков, ей вовсе не хотелось манипулировать Стефаном. Она хотела просто быть с ним. В конце концов, все само устроится.

Елена могла жить и без Стефана. Но если жить вдали от Мередит и Бонни — это как обходиться без рук, то жить без Стефана — словно жить без сердца. Он был ее партнером но танцу, ее соратником и противником, возлюбленным и любовником — в самом чистом смысле этого слова. Он был второй половиной Священной Мистерии Жизни.

Она видела его прошлой ночью, даже если это был сон, во что она отказывалась верить, — и теперь скучала до ноющей боли в груди. Такой боли, что она не давала просто жить. Она бы рискнула и попросила Дамона ехать быстрее, но, несмотря на боль, она не была самоубийцей.

Они остановилось в безымянном городке пообедать. У Елены не было аппетита, а Дамой сразу же обернулся птицей и улетел, чем взбесил ее.

Когда они снова отправились в путь, в машине повисло такое напряжение, что не обойтись без штампа: его можно было резать листом бумаги, не то что ножом. Только теперь ока поняла, что это за напряжение. Единственное, что еще держало Дамона, — гордость. Он знал, что Елена все поняла. Она не пыталась трогать его или говорить с ним. Отлично.

Он не думал, что способен на такие чувства. Вампирам от девушек нужны только тонкие белые шейки — правда, эстетические чувства Дамона требовали, чтобы все остальное тоже соответствовало его стандартам красоты. Но аура Елены, даже замаскированная под человеческую, демонстрировала невероятный уровень жизненной силы. Дамон реагировал непроизвольно. Так он не думал о девушках примерно пятьсот лет. Вампиры на это не способны.

Но Дамой был способен, еще как. Чем ближе он находился к Елене, тем сильнее чувствовал ее ауру и тем слабее контролировал себя.

Спасибо всем демонам преисподней, гордость была сильнее желания. Дамон никогда и никого не просил. Он платил людям за кровь своей, особой монетой: фантазиями и мечтами. Но Елена не нуждалась в фантазиях и не хотела снов.

Не хотела его.

Она хотела Стефана. Гордость не позволила бы Дамону просить о том, чего он желал, и не дала бы взять это насильно. По крайней мере он очень на это надеялся.

Всего несколько дней назад он был пустой оболочкой, марионеткой близнецов-кицунэ, заставлявших его причинять Елене страшную боль, которая теперь рвала его самого изнутри. Дамона как личности тогда не существовало, и Шиничи играл с его телом. Дамон не мог поверить в это до конца, но контроль был таким полным, что тело выполняло любые приказы: он пытал Елену. Он убил бы ее.

Не было никакого смысла не верить в это или отрицать происшедшее. Так было. Это случилось. Шиничи оказался гораздо сильнее в контроле над мыслями, и его не волновали девичьи шейки. Помимо всего прочего, кицунэ был садистом. Он любил боль — чужую. Дамон не мог отрицать собственное прошлое, не мог думать, почему он не «проснулся» и не остановил пытки. В нем не было ничего, что могло бы проснуться. И если часть его души рыдает из-за всего зла, которое он причинил, — что ж, Дамон может блокировать эту часть. Он не будет терять время на сожаления, он устремится в будущее. Такого никогда больше не случится — пока он жив.