Душистый аир

Рамунас вставил в рот большие пальцы обеих рук и пронзительно свистнул. Это знак Сигитасу: «Я готов!..»

БЕЛЫЙ ПАРУС РЕЕТ

Рамунас сидел, оседлав раздвоенный сук на березе, болтал ногами и выстругивал себе кораблик. Время от времени мальчик тихо напевал:

Мой корабль новый
Да с дубовой мачтой…

— Знаешь что… — Он вытянул руку с корабликом на ладони, откинул голову и залюбовался им, прищурив один глаз.

Сигитас лежал на животе и веточкой гонял муравья. Он так поглощен этим занятием, что все остальное словно перестало существовать.

— Знаешь, — повторил Рамунас, — я сделаю такой кораблик — до самого моря доплывет.

— Не доплывет… — рассеянно отозвался Сигитас.

— Доплывет! Эглине, потом Неман, а там — море.

Сигитас слышал, что по Неману можно доплыть до моря. Только не верится ему, чтобы туда доплыл такой вот обрубок липового дерева… Рамунас всегда что-нибудь да сочинит…

— Разве ты не пробовал? Ничего же не вышло…

Иногда Рамунас пускал в речку сразу несколько корабликов. Он долго бежал за ними вдоль берега, отцеплял от корней или трав, где они запутывались. И кораблики уплывали. Куда уплывали они?

— Это еще неизвестно, — возразил Рамунас. — А вдруг какой-нибудь доплыл? Этот вот точно доберется. — И, чтобы не вступать в пререкания с Сигитасом, который, кроме коров да лесной опушки, ничего-то и не видывал, Рамунас весело пропел:

Белый парус реет,
Расступитесь, волны…

Издали донесся самолетный гул. Он быстро нарастал, и вот уже казалось, будто деревья и те дрожат от мощного рокота. Самолеты направлялись на восток. Рамунас заметил кресты на них и принялся считать, тыча пальцем в воздух:

— …три, четыре… шесть, девять… Девять крестов! А вот еще трое, отстали.

Сигитас запрокинул голову и приставил к глазам два кулака. Это у него «бинокль». Не успел он разглядеть самолеты, как вспомнил, что давно не следит за коровами.

— Где Пеструха?

Сегодня строптивая корова так коротко и крепко спутана, что едва ходит. Вернее, даже не ходит, а скачет мелкими шажками. Сигитас заметил, что она стоит отдельно от всего стада. И не ест. Должно быть, путы врезались ей в ноги, и корове больно. Ведь Сигитас связал ее лесой. Незаметно для хозяйки притащил. А теперь ему вдруг стало жаль корову, и он подбежал к ней.

— Не удерешь? — спросил мальчик, ослабляя путы. — Никуда не убежишь? — допытывался он, и корова благодарно глядела на него круглым глазом. В этом глазу, темном и блестящем, Сигитас увидал самого себя. — Я больше так не буду, только и ты не озоруй, ладно?

Рамунас провожал взглядом самолеты. Вот они исчезли за горизонтом. Мальчик вздохнул, опустил глаза и заметил у себя в руке недоструганный кораблик. Тут ему вдруг показалось, что кораблик — это чепуха, забава, и больше ничего. Только что самолеты врага унесли на себе бомбы, вот-вот они сбросят их; идут бои, кровавые, страшные, страшнее грозы; под елью, под старой разлапистой елью, лежит раненый человек. А он, Рамунас, забавляется как маленький…

Мальчик положил кораблик возле шалаша, который они с Сигитасом устроили для Мяшкиса, и задумался. Да, он должен что-то совершить! Он еще не знает, что именно, но должен. Ему вспомнились речи Шпокаса. Неужели правда? Неужели он помог бы летчику? Он — хозяин, Шпокас? Рамунас и так рассуждает, и этак. Немцев Шпокас ненавидит, это ясно: Рамунас не раз слышал, как хозяин ругал их на чем свет стоит — и за поборы, и за телеги, и за то, что на мельнице обжуливают. Все, мол, порядка нет. И все-таки особенно доверять Шпокасу не стоит.

Зубчатая тень от леса легла на пастбище, и выжженная солнцем трава ожила, приподнялись поникшие былинки, на листьях выступили первые капли росы. По вершинам прошелся легкий ветерок, дохнуло живительно вечерней прохладой. Вот застрекотал аист — возвратился в гнездо после дневных трудов на болоте…

Мяшкис лежал с закрытыми глазами, мухи облепили раненое ухо. Рамунас отгонял их веткой.

— Знаешь, — шепнул он Сигитасу, — я плохо перевязал рану. Рубашка у меня такая узкая. Надо будет заново перевязать…

— Конечно, перевяжи.

— А чем? Чем перевязать?

— H-не знаю…

— Вот я и думаю. Я давно уже думаю…

— И что, придумал?

— Нет еще, но придумаю.

— А я ничего не придумаю, — пожаловался Сигитас. — У меня рубашка еще меньше твоей и рваная. Но ты возьми…

Рамунас замотал головой.

— Попадешься, не стоит. Хозяйка тебя до смерти запорет…

— Ну и что… И пусть… Я — ни гугу… А ты что, собираешься Шпокасу сказать?

— Спятил ты, что ли? — подскочил Рамунас, точно его поймали на месте преступления. — Я ему не верю. Нисколечко не верю.

— Все-таки у тебя хозяин не такой. Не то что моя ведьма.

Рамунас молчал.

— Возьми, Рамунас.

— Нет, не возьму! — строго оборвал его Рамунас. — Я должен что-то придумать. И ты тоже думай.

Садилось солнце. Зажглись вершины придорожных тополей. Дорога была пуста, безжизненна.

* * *

После ужина Рамунас выскользнул за дверь, но у порога Шпокас остановил его:

— Погоди. Бока пролежишь — всё спать да спать.

— Да ведь умаялся мальчонка при скотине, — хотела выручить его хозяйка.